У меня в руках дневник. Его вела женщина, которая родилась почти сто лет назад, 7 октября 1928 года. Я ее никогда не видела, дневник – единственная ниточка, которая меня с ней связывает. Он попал ко мне странным образом: около 30 лет назад техники козельского домоуправления подготавливали освободившиеся квартиры к заселению. В одной из квартир, владелица которой умерла в больнице, нашли рукописную книжечку. Ее отдали мне.
Хозяйкой дневника оказалась Нина Георгиевна Соловьева, человек, судя по записям и той информации, что есть у нас, с очень непростой судьбой. Она родилась в Боровске, в семье учителя. Известно, что из Калужской области ее с мамой отправили в Сибирь, не по доброй воле, конечно. Скорее всего, автор дневника – дочь расстрелянного боровского учителя Георгия Петровича Соловьева, 25 июля 1942 года его приговорили к высшей мере наказания за сотрудничество с фашистами. Реабилитирован Соловьев в 2003 году. Этими данными с нами поделился известный боровский художник, человек, который много лет занимается историей репрессий, Владимир Овчинников. По его мнению, жену учителя и его дочь Нину Георгиевну вполне могли сослать как членов семьи изменника Родины. Так Соловьевы оказались в деревне Ермиловке Дзержинского района Красноярского края. Сколько они там прожили, неизвестно.
Спустя годы Нина Георгиевна вернулась в Калужскую область, поселилась в Козельске, где и умерла. Я предлагаю вам окунуться в события жизни прошлого века и пережить то, что волновало, радовало, а иногда и расстраивало хозяйку дневника. Возможно, кто-то ранее знал и вспомнит Нину Соловьеву: она работала в козельской школе механизаторов, на консервном заводе и, наконец, в районной газете, когда она еще называлась «Вперед».
Интересная перипетия судьбы – на последнем месте работы Соловьевой теперь работаю я, и тоже корреспондентом. Есть в этом что-то промыслительное…
На редакционном совете мы решили публиковать дневник в газете. Во-первых, так мы чтим память своей коллеги, во-вторых, в этих откровенных записях подлинная история нашей страны с 1946 по 1965 годы. Это тяжелое послевоенное время, но это же и период оттепели. Как раз на закате оттепели Соловьева работала корреспондентом. Мы нашли в архивах ее материалы, их со временем также обнародуем.
Публиковать дневник мы будем по порядку, начинаем с первых страниц, где Соловьева рассказывает о выпускном, «первом замечательном вечере за мои 17 лет», восторгается сибирской природой, а также говорит о тяжелой жизни, в которой «бесы из района» жалеют молоко для заболевшей девушки.
Предисловие Анастасии Королевой
Дневник Нины Соловьевой
Часть 1
15 июня 1946 года
Сегодня сдали последние экзамены по зоологии. 16 июня 46-го года был устроен для нас, выпускников, вечер-акт. Прихожу я часа в 3 дня из Ермиловки в Канарай. Тамара и Мая стоят на крыльце. Говорят мне: «Пришла поздно, уже все закончилось». Потом смеются, говорят: «Нет, еще не начинали, раздевайся, пойдем, уже все готово». Разделась я. Потолклись маленько, учителя, почти что насилком, впихивают в класс, где еда.
Сели по стенкам, еще не начинают. Вали и Любы нет, Петя Гурский так и не пришел. Посидели, посмеялись. Володька все зубы скалил, что-то крикнул мне. Евгения Алексеевна говорит: «Старые друзья» или «По старой дружбе», что-то в этом роде. Опять посмеялись. Потом идут по дороге Валя и Люба. Директор говорит: «Давайте начинать, они подойдут». Уселись за стол, а на столе «всякой всячины напячено». И чего только нет, все на свете, ешь в волю: рыба жаренная, облитая яйцом, каша просяная, сладкая, масленая, кисель молочный, картофельное пюре. Хлеба полная корзинка: пшеничный, «мировой», пироги сладкие, ватрушки с творогом. Творог сладкий! Объедайся только!!
Учителя отдельно сели на один край стола, а мы отдельно на втором краю стола. Стали отдавать свидетельства.
Директор вручает. Мне первой дали, пожелали всего хорошего. Посмотрела, вижу: по военному делу «3». Конечно, сразу настроение упало. Все отметки хорошие, а по военному «3», обидно. Ну ладно, положила на парту свое свидетельство. Налили нам по кружке морса. встали мы, чокнулись, стали есть. Сидим, смеемся. Жалко Пети не было, тот бы повыкамаривал. На столе была черемша, смеемся над этой черемшой. Пробуем всё: «-Приятный аппетит! -Не жевано летит!» Володька сидит напротив, закатывается. Толька на всю нашу аудиторию кричит: «А где моя большая ложка?» Ему подали. Наливают морса, сколько угодно. Ели, ели, наелись до отвала, прямо по горло. Говорим: «Давайте вылезать?» «Ну подождите еще». Положили нам еще кашу, маслом намазали. Мы сидели, сидели: «Что масло будет пропадать, давайте еще есть». Еще давали нам по печенюшке, шибко хорошей. Потом стали класть, ну а мы только положат – сразу себе на вилку. Толька смеется: «Вот как подчищают!». Взяла я пирог и рассматриваю, с чем он. Толька сидит, смеется: « Эх, Соловей, Соловей, нарвалась ты на пирог с картошкой!» Наелись, вылезли. Тут Михаил Мартынович играл на гармони. Учительницы плясали. Танцевала и я «Светит месяц». А больше ничего не умею. Только сижу, таращусь, как люди танцуют.
Свидетельства у нас взяли обратно, расписываться учителям. Я все же поднимаю дело о тройке. Говорю сначала В. Ст., она крутнулась. Сказала Ев. Ал., она хорошо отнеслась, спросила у военрука. Он говорит, что поставил мне за год «4», а это она, В.С., просто или с умыслом, или перепутала по своей ветрености. Ев. Ал. говорит, что есть запасное свидетельство, нужно переписать.
Тут с девочками насчет книг поговорили. Пошла к директору. Он говорит, что как же это, она испортила и что перепишут. Сразу пошла к Мане Цар.
Конец акта скомкался, не такого я хотела. Ни с учениками не поговорила, не попрощалась.
Жалко, что такой конец несклепистый. Ну, а вообще, вечер был замечательный, за мои 17 лет первый.
20 июня 1946 года
Хожу и не могу никак выхлопотать документы. Веры Ст., классного руководителя, дома нет. Еще ничего не оформлено. Какой-то беспорядок насчет документов. Разбросаны везде. Халатность. Хочу взять паспорт. Спрашивала прежде в с/с, но он бюрократ. Не знаю, добьюсь ли чего?
Читаю все объявления о наборе в техникумы, не могу выбрать ничего. Охота мне уехать из этой пропасти, из проклятой Ермиловки.
Огород весь засажен. Теперь все, и капуста, и брюква, посажены. Понемногу всходят картошки. Остальное (мелочь) зеленеется. Мак, что мох на грядке, горох дружно взошел, стоит зелененький, а всего больше виднеется салат. Его всякий замечает.
Погода стоит холодная, несмотря на летний месяц. Идут дожди. И проклятые, холодные сибирские ветра, не примолкая, дуют. Удастся какой-нибудь один хороший денек, да и тот к обеду изменится. Насупится, и пойдет дождь.
Природа сибирская замечательная!! Я все время ходила в Канарай на экзамены. Сначала выйдешь из деревни, елянку пройдешь. Ковер голубых незабудок, туда, дальше к лесу, кусты белые в цвету. Стоят ярко-зеленые, изумрудные лиственницы. Дальше проходишь мостик через болотце. Здесь поднимаешься на горку и входишь уже в лес. Лес состоит главным образом из молодой поросли березок, больших сосен, и изредка попадаются лиственницы. Потом сходишь с горки и идешь в низине. С одной стороны (левой) болото и густой ельник, с другой – как бы возвышается лес сосновый. Но удивительно, говорят в нем ничего нет! А в ельнике есть смородина и кислица.
Поворот. Опять с одной стороны ельник, с другой – лес. Но чем дальше, тем ельник становится реже и уступает место сосне. Проходишь первый ложок. От первого ложка есть просека на старую мельницу. Очень красивое место. За первым, маленьким ложком – второй большой. Во время пала сгорел там мост. Недели 2 горел. От второго близко находится третий ложок. Потом идешь до поворота, дальше довольно прямая дорога. По стороне ельника –осинник вперемежку с березами и кустами.
Дойдешь до зимней дороги. Идешь около деревни через болото. Все слышно, что делается на деревне. С километр пройдешь- и Канарай.
26 июля 1946 года
Ходила, ходила, еле выходила свои документы. Аттестат сначала получила, потом табель. Заболела. Сначала морозило, потом ударило в жар. Температура поднялась до 40,5.
Хотели ехать в больницу, но нет лошади. Потом получшило, спал жар. На следующий день опять температура взлетела. Я сначала думала, что у меня головной тиф, потому что это не простуда. Потом оказалось, что это малярия или лихорадка. Она меня била-трепала через 48 часов. Мама обегала все на свете, и Ермиловку, и Канарай, достала хины. Я ее пила почем зря – прошло. Но очень ослабла. Надо питание, поддержка. В колхозе сначала давали, мне как больной, по пол-литра молока, а потом какой-то бес из района приехал, отказал и от этого. Говорит: «Она получает зарплату-купит». Паразит несчастный!
13 июля 1946 года
Мама справку из сельсовета достала, нужно идти получать паспорт. Сегодня хотела идти, да идет без остановки дождик. Невозможно идти, всю до костей промочит. Все пишу в разные техникумы. Написала в Канский сель/техникум, в Ачинский элеваторный, в Абаканский торговый, в Рыбинский пчеловодческий. Есть курсы в Красноярске, 3 месяца, да не знаю, поспею ли туда. Часто хожу в Канарай, там девочки тоже собираются куда-нибудь ехать. Мы все с Маней Кордапольцевой и Любой Астафьевой обсуждаем дела о нашей поездке. А Ермиловка глухая, даже никто и не думает куда-нибудь ехать. Я дала завет, как болела малярией, уехать куда-нибудь, да не знаю, как выполню. И туда, и сюда нужны средства, а их нет. Одежда, обувь, проезд, питание, да и там тоже на одной стипендии не проживешь.
Мысли разные, просто можно сказать, «край моей голове». На время болезни моей у мамы нога болела, огород окончательно зарос. Огород у нас паршивый, разве поправится? Картошку пропололи кое-как, обтяпали, может, пойдет. Проса посеяли много, да что толку, вероятно, будет плохое. Маку у меня завались. Так, кое-что по мелочи есть. Лето бежит незаметно. Многие курсы начинаются уже в июле и с 1 августа. Нужно готовиться к испытаниям. Отдыхать некогда. Даже не знаешь, за что и браться.
Обуви нет. Сидела-сидела, сшила самодельные себе тапочки, теперь хожу в них.
Ермиловка
Деревня, в которой я живу, до того глуха и некультурна!!
Темень, сырость. Часто идут свадьбы. Только что какой-нибудь приедет с армии – готово уже, поженился. И то интересно, что все уезжают из Ермиловки.
Но мне не удалось никак посмотреть свадьбу. Гулянки видела. Играет кто-нибудь на гармони однообразную мелодию «подгармонную», а тут наплясывают. Только топот идет, как дробят дроби. Кто-нибудь, мужчина или женщина, выкрикивает частушки-прибаутки. Ну, а мы все толпимся у дверей, глазеем. В общем-то, интересно смотреть нравы и обычаи. На «сабантуе» была, не поглянулось.
В Канарае народ приветливее и обходительнее, мягче. А здесь не шибко-то мне глянется. Если здесь кто-то уехал из дома, то на второй же день будет все разворочено. И печка разлетится по кирпичу, и доски половые, все, все на свете в доме переломано будет. Фандины одни все разорят.
От родных письма приходят редко. Недавно получила письмо от Вали Б. и фотокарточку Томы. Изменилось все , вероятно, в Боровске.
Получшело немного от малярии, пошла 17 июля в Дзержинск за паспортом. Пошла до Борков, в самый полдень напекло голову. Идти все время полем, а день был, как назло очень жаркий. Собиралась гроза, парило. Совершенно не могу идти. До этого были все время дожди. Земля сырая, на дороге в некоторых местах стоят лужи. Я пройду 3 шага и лягу. Встану, шатаясь, пройду 3 шага, опять лягу. С величайшим трудом, через силу, добралась до Боровков. Провалялась там у Шуры Меншаковой с обеда и ночь, на утро тронулась в путь.
На топольскую дорогу не попала, вышла на денисовскую, около Денисова подвезли. От Денисова до Дзержинска доехала на машине. Сфотографировалась. Пошла к Зинаиде Ин. В этот же день сходила на почту и в районный редсоюз, все разузнала о годичных курсах. Председатель отнесся хорошо. Говорит: «Давай документы отправим». Вечером чувствовала себя неважно. А ноги совсем отломились. Утром проснулась, чувствую – плохо мне. Ничего не хочу, кроме молока. Поспрашивала там, там – нет. Пошла к фотографу. Там купила и через силу выпила пол-литра молока. Еле-еле хожу. Ноги не переступают, тошнит.
Сдала документы в милицию. Пришла на квартиру, упала на постель. Голова болит, никакого нет спасения, потрепала меня в этот день лихорадка. К вечеру оправилась, пошла в милицию, паспорт испортили, написали – «родина – Ермиловка». Сдала опять переправлять. Утром получила правильный. Пошла опять к фотографу, с негатива заказала три карточки, через 2 часа получила.
Посчастливилось – довезли до Борков. В Борках переночевала. Утром, еще не взошло солнышко, пошла домой. Знаю, что часам к 10-11 будет трепать, так надо успеть. До своих избушек кое-как дошла. От избушек до деревни три километра. Дойти не смогу. Пошла, чувствую, сейчас начнет колотить, пробегает по спине дрожь, чуть-чуть ноги тащу, совершенно не могу идти. Только и думаю: «Как бы не упасть. Как упаду – не поднимусь». Никак не могу дойти до деревни. Наконец, дошла, добрела до дома. У меня и горло все пересохло, не могу кричать, так, чуть слышно говорю. Взошла, тапки сбросила, ноги вымыла, пришла в дом и повалилась на постель. Сразу начало трясти. Опять всеми шубами, всем, что есть, накрываться. Пролежала, как пласт, три дня. Головы от подушки не могла оторвать. Сейчас начала болеть с 26 июня, немного получше. Нужна поддержка, а у нас экономия. День, когда трясло, нет аппетита, не ем, а день – есть нечего. Вот так и живем!
Продолжение следует
Редакция обращается к читателям – если кто-то может хоть что-то рассказать о Нине Соловьевой, или у кого-то случайно окажутся фотографии автора представленного дневника, позвоните нам по телефону: 2-37-09, напишите на нашу электронную почту mail@gazeta-kozelsk.ru или свяжитесь с нами в социальных сетях. Заранее благодарим за помощь.
Ваш комментарий будет первым