Этот монолог бывшего директора Нижнепрысковской школы, очевидца оккупации Козельска Раисы Кузьминичны Удаловой нам передали ребята из редакции журнала «БрыЗГи». «Мы очень рады, что успели записать рассказ Раисы Кузьминичны в ноябре 2017, а в августе 2018 её не стало. Раисе Кузьминичне, когда началась война, не успело исполниться 11 лет. Когда мы с ней разговоривали, она вспоминала о том, что видела и пережила. И это ценные для нас воспоминания», – рассказывают юные корреспонденты.
Мы согласны, любые воспоминания очевидцев войны для нас на вес золота. Поэтому с радостью публикуем монолог ветерана. А также обращаемся к нашим читателям, юным корреспондентам и всем неравнодушным:«Если и вы успели записать воспоминания ваших близких об этой далекой для нас войне, то не поленитесь передать их в редакцию газеты «Козельск»». Мы собираем материалы для будущей книги, в которую войдут ранее неизвестные истории и судьбы, а также материалы из проекта «Письма с фронта». Вполне возможно, что и свидетельства, которые храните вы, достойны, чтобы их опубликовали. Мы убеждены, подобные проекты должны создаваться всем районом. Более того, к нам уже присоединились авторы из Беларуси и Украины.
Еще один фрагмент из письма журналистов журнала «БрыЗГи:
…Итак, давайте дадим уже слово Раисе Кузьминичне, мы специально не стали ничего изменять в её повествовании (только добавили некоторые пояснения). Когда будете читать её рассказ, постарайтесь представить эти события, представить себя в них: что бы вы чувствовали, как бы вели себя, было бы вам страшно?
Монолог Раисы Удаловой
«Война началась, отец мой был уже в возрасте, невоеннообязанный. Фронт уже был близко, уже взрывы были слышны. А отец мой работал на фабрике. Уже ничего не работало, нефтебаза горела, дым шёл страшный. Отец говорит: «Пойду на работу, посмотрю, что там». Пришёл. Склады все взломаны, конюшни нараспашку, все лошади и телеги, что там были, разобраны, стоит одна лошадь — тяжеловоз, который бегом не бегает, а только шагом. Он взял эту лошадь, запряг её и приехал на этой лошади домой. А взрывы, бомбёжка — фронт уже совсем рядом. Отец и говорит: «Надо уезжать». Погрузились мы на эту лошадь. А наша соседка была техничка с заготзерна, говорит: «Возьмите и меня с сыном». А у нас в сарае откормленный поросёнок на 9 пудов (около 146 кг) стоит. Погрузились и уехали, а поросёнок остался. Приехали в лес, разгрузились. Отец и говорит: «Поедем поросёнка резать, не оставлять же!» Вот они в лесу разгрузились и уехали, а меня оставили с вещами одну, мне ещё тогда было неполных одиннадцать лет. Весь день сижу в лесу одна с вещами, и война приближается. (Представьте, как было страшно девочке одной в лесу, представьте звуки приближающейся войны). Они зарезали поросёнка и привезли тушу. Вещи частью взяли на плечи, а часть вещей вместе с тушей повезли на телеге, и доехали мы до первой лесной сторожки. Там разрубили поросёнка, посолили сало, завернули его в половики и унесли в лес. Выкопали яму, сложили сало и засыпали землёй. А остатки туши с костями раздали беженцам из Козельска, которых встречали, и отступающим военным нашим, часть отдали леснику. Весь день всё это раздавали до темна, а утром наложили в телегу вещи и поехали. Солдаты идут (отступают) сами по себе, и мы сами по себе. Дорога — грязь по колено, а мы идём. Доехали мы до Мышбора и там остались ночевать. Переночевали и поехали дальше…
Немцы нас в Тульской области перегнали, и мы остановились у одного лесника, сложили вещи и жили там месяца полтора. Уже снег падал… Отец и говорит: «Ну что, мы же здесь зимовать не можем, есть нечего, огород не копан, давайте возвращаться к себе». И они с той женщиной, соседкой, что эвакуировалась вместе с нами, пошли проверить, куда нам вернуться. И они ушли, не было их два дня. Им встречались конные немцы, но их не тронули. Пришли они: соседские дома сгорели, и стоит один наш дом, а вокруг дома стоят стога сена. Дом стоит, но в доме шаром покати — всё растащили! Во время боя в дом раненых сносили, дома-то соседские сгорели, так вот в доме нашли санитарную сумку, так пусто: голые стены и двери нараспашку. Отец нашёл доски, сделал настил, и спали мы на нём — ни стола, ничего! А немцы каждый день приезжали за сеном на двух лошадях. Прежде чем сено брать, они нас трясли — искали мужскую одежду. Единственное, что они у нас не сумели взять, у нас была новая женская шуба. Она была мягкая и лежала в мешке. Они мешок потрогают — мягкий, думают, что подушка, и не забрали её. Осталась у нас эта шуба. Отец часто уходил в лес, и они его никогда не заставали. Много очень (наших) солдат по лесу ходило (кто-то из окружения пробирался, кто-то отстал от своих.), и он указывал, куда идти. Отец говорит: «Нельзя нам здесь оставаться — трясут ведь нас каждый день!». И он пошёл в город, нашёл полуподвальную квартиру пустующую, и мы переехали в эту квартиру. Этот дом и сейчас стоит там, где сейчас сквер сделали, там двухэтажный дом. Одна стена полностью в земле, а с другой стороны окна были (мы нашли этот дом, здание напротив Пенсионного фонда, бывшее ПТУ №28).
Когда начался бой за Козельск, отец говорит: «Девочки, надо принести воды. Кто знает, сколько времени будет бой, нам пить нечего будет». А на Белёвской горе была водокачка. Была оттепель, немцы отступали и их было очень много, мои сёстры пошли за водой и принесли четыре ведра. А к ним, пока они ходили, подошёл солдатик наш, русский, раненный в обе ноги. Оказывается, его немцы захватили. Пока его куда-то конвоировали, немцы встретили своих знакомых и разговорились, а ему удалось от них скрыться, и вот он подошёл к моим сёстрам, пока они воду набирали: «Девочки, спасите меня, меня ведут — расстреляют». Они ему и говорят: «Иди по этой дороге, а мы будем идти сзади с водой». И вот он пошёл, а они его собой закрывали и только подсказывали, куда идти. И привели его домой к нам. Открыли дверь: «Заходи, ложись на полу». А к нам в эту квартиру во время бомбёжки всегда все сбегались со всей улицы, чтобы укрыться – у нас же стена одна была в земле. И эти жители, что у нас прятались, стали возмущаться: «Зачем привели?! Нас всех из-за него расстреляют». А моя старшая сестра была такая горячая: «Не нравится — идите домой! Вы жить хотите, а он не хочет?». Сестра его раздела, а у него уже загноение в ногах, и ничего нет, чтобы перевязать. Всё, что нашли, чистое тряпьё — разорвали. Она ему раны почистила, промыла, завязала, и весь бой он пролежал у нас. Когда бой кончился, мы выскочили все — малышня, и по Белёвской горе поднимались наши солдаты с музыкой! А мы встречали их и привели домой двух солдатиков — маме показать, что немцев нет (плачет). Показали им раненого, они объяснили ему, куда пойти, и он ушёл от нас, и дальнейшую его судьбу мы не знаем. Ну, и два года здесь фронт стоял.
Потом мы переехали из этой квартиры в дом. А во время бомбёжки мы в этом доме в погребе прятались, и случилось прямое попадание бомбы в этот дом, и нас засыпало. А сестра моя была уже в сандружине. И когда она увидела, что дом разбомблён, а мы там всегда прячемся, она понеслась к дому, а за ней вся дружина, и они нас откопали. А немцы бомбили очень много, с семи часов вечера и до восьми утра — всю ночь бомбёжка! Потом весь день, и так по нескольку дней. И мы ушли в какой-то момент в деревню (в Дешовки) — там поспокойнее. Когда сильные бомбёжки были по нескольку дней, стали уходить в деревню жить на время — и так два года мотались. Водопровод не работал, воду в Другуске брали. Взрывы и пулемётные очереди слышны были — за Дретово бои шли. В школе учились в Дешовках, каждый день ходили. Как только налёт, так из школы все в овраг бежали прятаться. А в городской школе был госпиталь, потом его на Мехзавод перевели, там мои сёстры работали. А когда немцев и от Дретова отогнали, тогда уже и в городе учиться начали, это ещё через два года».
Ваш комментарий будет первым