Автор дневника работала в нашей газете в шестидесятых годах прошлого века. Спустя десятилетия ее дневник случайно оказался в руках нынешнего журналиста районки Анастасии Королевой. Это шестая публикация расшифровки уникального и уже полюбившегося читателям документа истории и судьбы.
Напомним, наша коллега, Нина Георгиевна, в военные годы, после расстрела отца, была со своей матерью выслана в Сибирь. На тот момент Нине было тринадцать лет. Семья поселилась в Красноярском крае, в деревне Ермиловке. После окончания школы девушка отправилась учиться дальше. Так она поступает в сельхозшколу в Истре. Закончив ее, Нина попадает по распределению на работу в Московскую область, в совхоз «Городище». Следующий отрезок времени, который мы публикуем – о начале самостоятельной, взрослой жизни Нины – о работе, первых трудностях и романтических увлечениях.
Стилистика автора сохранена.
Далекой птичкою улетела, вспорхнула молодость моя!!!
18 марта 1948 года
Обратно нахожусь в дурацком положении. Приехала с курсов (месячных) Нюрка-кривошейка. По народу ходит слух, что ее опять на закрытый грунт, а меня – будто бы на пойму. Ну, не знаю, что будет в дальнейшем.
Сегодня вечером была она на наряде. Завтра пойдет, конечно, на парники. Ну, я просто так не уступлю, просто из-за принципа. В конце-то концов, подходит лето – и так, что под каждым кустом будет дом. На совхоз (ред.: неразборчиво) можно с прибором положить.
Моя личная жизнь.
Зима, оказывается, берет обратно свои права. Ходили мы на Каширу, 7 марта, в воскресенье на базар. По Оке было утром страшно идти. Ходили, ходили по берегу – все боялись. А обратно поехали (ред.: неразборчиво). По лугу, между Ст. Каширой и нами, так вода и гуляла. Я пришла мокрешенька-мокра.
Сегодня 18 марта, давно все подсушило – сковало. Стоят морозы и ветер.
21 марта 1948 года, выходной, воскресенье
Получила вчера телеграмму такого содержания: “дядя болеет, приезжай”. Не знаю и теряюсь в догадках, то ли это правда, то ли нет. У агронома спрашивала, он колеблется, нужно отпрашиваться у директора. К родным не поехала.
5 апреля 1948 года
Начался разлив. Мы начинаем отделяться от окружающего мира водой. Будем находиться на острове. Наша речушка Каширка тронулась, Ока ещё нет.
7 апреля 1948 года
Ну что я за человек? Вообще я на себя удивляюсь. То ли во мне нет постоянства чувств? То ли стихия на меня какая находит. К ребятам у меня нет совсем подхода. Я враз обрежу – и все тут. Даже разговаривать с ребятами никак не хочу. Когда я жила в Сибири (ещё первые годы), Ленка Постникова мне сказала, что с ребятами первой здороваться не положено. И я теперь это зарубила на носу и все время вспоминаю об этом.
8 апреля 1948 года
Вчера была не в настроении. Валька бегал с девчонками по парникам. Я стояла и злилась. Потом злорадствовала, что его девчонки спихнули прямо задом в грязь.
Сегодня на наряде ничего, разговаривали. Долго сидели и стояли в конторе. Мне кажется, что он что-то ко мне имеет ” маленькое”. Как только в контору придешь – там только одно похабство. Начнут заворачивать – сидеть стыдно. Митька Гусев, комендант, рассказывал разные анекдоты всех сортов. Зинка – женщина, ей не стыдно, а я сидеть не могу. Валька вел себя скромно. Я чувствовала себя в сжатой обстановке, прямо не в своих санях. На дворе дождь. Разливается Ока. Приходит вода из Орла. У меня на парниках идёт пикировка рассады. Все время ругаешься. Надоело жутко. Не перевариваю я ругань. Народ – собаки. Ещё в 10000 раз хуже.
15 мая 1948 года
Давно я сюда не писала. Весенне-посевная! Так что нет времени и черкануть письмо матери.
Завертелась, закружилась. 26 апреля были морозы. Рассаду окуривали дымовыми кучами, отливали утром водой. 1 мая день был прекрасный. Работали и 1 мая, и 2 мая, Пасху.
После обеда, в Пасху, случился у нас на парниках пожар. И какие были этому причины –непонятно. Я, было, собралась, находилась у Кати Блохиной. Она одевалась. На улице было весело. Играла гармонь, было много народа. День был замечательный: жаркий, сухой. Сижу, значит, я у Кати, слышу: стучат, не знаю даже, куда. Потом кричат: «На парниках пожар!!!». Я, не помня себя, выбежала и даже, не знаю как, летела на парники. А на парниках, вернее, около самых парников, на рассаднике, так и полыхает огонь. И там уже народ. Агроном без фуражки и пояса тушит пожар. В. Кирюшкин тоже очень хорошо помогал. Агапцова, Гусев Митька. Я очень растерялась, говорят, стояла бледная, как полотно. Пожар потушили в течение минут 5-10. Я очень боялась, что попадет от агронома. Ничего, все обошлось.
В этот вечер мы с Катей возили воду.
В этот вечер, то есть 2 мая, на Пасху, познакомилась с Митькой Парфененко. Пришла я на крыльцо. Сидит он, Митька Гусев, Кислова. Разговорились о пожаре. Потом Митька ушел. Мы остались вдвоем. Он говорит: «Сколько можно сидеть, пойдемте». Я говорю, что жду Катю. Ее все нет. Потом слышим: ругается она в доме. Он кричит: «Васильевна, что ругаешься?». Потом она идет, бурчит. Он встал, меня загородил. Я говорю: «Обидится она». Показалась. Пошли на парники. Потом походили, походили по деревне. Завел он нас к себе на крылечко. Катя моя в уголку чуть не захрапела. Сидим, он рассказывает всякую чушь, анекдоты хреновские.
Идут по дороге парочки. Идет Валька К. с каким-то с «Точки» и поет унылым голосом какую-то частушку, оканчивающуюся словами: «Ну что же поделаешь, придется любить баб». И мне его так жалко стало!!!
Потом проводили Катю. Пошел он меня провожать. Дошли до Борисоглебских, до дома довел, попрощались. Лишь сказал: «До следующей встречи».
На второй день пришел с В.К. ко мне на парники. Потом с парников вместе пошли. Пришли в контору. Я была весь день не в настроении. Агроном свой и Преображенский ругали. Пошла я домой. Иду в контору. Идет он с Н. Д. встречать. Пришла, меня ругали, ругали на наряде. Он сидит, ждет. Послали меня за нарядом – я, как пробка, выкатилась. Смотрю: он сидит с Шурой Д. Я пришла домой, взяла наряд, прихожу в контору – его нет. Сдала наряд. Иду, слышу: у Сидороча на крыльце он с Шуркой разговаривает. Меня так и взорвало. Я иду и думаю: «Где же Катя?» Подхожу к дому – она пляшет под Мордовкину гармонь. Я подхожу, отзываю ее. Она говорит: «А я думала, ты с ним гуляешь». Я говорю: «Какой с ним, с ним Шурка Дыкина занимается». Ее так и взорвало. Ругаться начала жутко, по-всякому, матом. Походили возле крыльца Сидороча. На конторском крыльце собрались 4 нас, измененных: Я, Катя, Клавка Буракова, Зинка Кислова. И давай частушки петь!
Днем на парниках – ревность, ругань. Прямо одна комедия. На другой вечер опять с нами пошел. На следующий день на парниках ругань. Косые взгляды. А он очень ветреный, днем обнимает других. Сидит с Зинкой Варламовой рыжей.
Ваш комментарий будет первым