«Книга жизни Шуры Королёвой» – одно из самых выдающихся произведений, которые были опубликованы в нашем регионе за последние годы. Написана она членом Союза российских писателей Александром Труниным о своей маме, Александре Никитичне. Судьба подарила ей век тяжелой, но невероятно интересной жизни. Студенткой она отправилась на фронт, затем вела борьбу на не менее сложных рубежах – за судьбы воспитанников детского дома в селе Кольцово. Бывшая фронтовичка проработала там завучем несколько десятилетий.
Сегодня мы предлагаем вам для прочтения главы из книги, в которых живо и откровенно рассказывают об оккупации Калуги, о боях под Козельском, о времени, когда в Оптиной пустыни располагался госпиталь.
Страницы «Книги жизни Шуры Королевой» газета «Козельск» публикует с разрешения автора.
ВОЙНА
Летом 1941 года Шура успешно закончила третий курс института. Ей нравилось учиться, нравилось работать с детьми – она преподавала историю в городской школе №9 (в этом здании на улице Кутузова сейчас расположен интернат №2). Быстро бежали июньские дни, впереди ожидался отпуск, на который было намечено множество планов. Но их тут же пришлось забыть, когда 22 июня по радио объявили о начале войны.
23 июня Шура отправилась в военкомат – не могла же она стоять в стороне, когда всем надо защищать Родину. Перед дверью в военкомат она встретила своих учеников, только что окончивших школу.
– Что вы здесь делаете? – спросила она строго.
– А вы что тут делаете? – ответили ребята вопросом на вопрос.
– Я собираюсь на фронт.
– И мы на фронт.
«Вот замечательно, – подумала учительница, вдохновлённая общим патриотическим порывом. – Значит, всем классом пойдём воевать за Родину…»
А вслух только сказала:
– Подождите меня здесь, я всё узнаю…
Когда она зашла к военкому, тот, к её удивлению, не проявил никакой радости, а строго и хмуро приказал:
– Вы учительница. Вот и оставайтесь на своём месте, учите детей. И эти герои пусть учатся, работают. Когда нужно будет, тогда мы вас и позовём.
Шура вышла к ребятам и объяснила им, что Красная Армия сейчас достаточно велика и могуча, чтобы отразить нападение фашистов и добить врага на его же территории. А им надо пока помогать в тылу и готовиться к будущим битвам.
В июле Шура с учениками ездила заготавливать лекарственные травы, в августе прошла месячные курсы медсестёр, получила справку и значок БГСО – будь готов к санитарной обороне. А в сентябре пришло время убирать урожай, и школьников с учителями тоже отправили в поле. Там они и встретили первый вражеский авианалёт.
Убирали картошку неподалёку от Калужского электро-механического завода. Все смотрели в землю и вдруг услышали резкий шум мотора. Подняли голову – к ним стремительно на бреющем полёте приближался самолёт. Думали, что это свой, советский, кто-то даже стал махать лётчику руками. Раздалась пулемётная очередь, упал один человек, другой. В первый раз на глазах у Шуры погибло несколько человек.
А вскоре начался массированный налёт на Калугу. Завыли сирены, все побежали домой. Стали падать бомбы: кругом разрывы, крики, сплошная кровь, трупы, битые стёкла… Было много раненых, им нужна была срочная помощь. И хотя сердце рвалось к своим – что там дома, живы ли родные? – Шура ушла только тогда, когда всех пострадавших отправили на телегах и машинах в больницу.
В этот раз их дом уцелел, и никто не пострадал.
А бомбёжки стали повторяться каждый день. В городе были сформированы дружины по борьбе с зажигательными бомбами. Шура вошла в одну из них, и как только раздавался сигнал тревоги, она бежала на крышу дома. Оттуда ночью было видно, как над городом взлетают красные ракеты – часто пять-шесть за бомбёжку. Непонятно, помогало ли это немцам, но очень обидно было узнать, что в родном городе есть предатели.
А вот с зажигалками Шуре не пришлось иметь дело. Ни одной не упало на их дом.
Фронт быстро приближался к Калуге. В октябре стало понято, что город сдают. Шла спешная эвакуация, но на их семью она не распространялась. А Шуре, как кандидату в члены партии, конечно, оставаться было опасно. В семье не знали, что и думать. Тут как раз к ним зашёл племянник Пелагеи, Алексей, который находился в Калуге в отпуске по ранению. Ему приказали срочно отправляться в Саратов и разрешили взять с собой жену. Но он был холост. И, услышав, что Шуре нужно спасаться от немцев, предложил ехать вместе с ним. Благо, фамилия у них была одна – Королёвы.
Шура схватила противогазную сумку, сунула туда кусок сала, 25 рублей на дорогу, пару смен белья – и они поспешили на поезд. Вдали уже видно было бело-красное здание вокзала, когда налетели немецкие самолёты, и с неба посыпались бомбы. Алексей схватил Шуру за руку, потащил за собой – и они упали в кювет, полный чёрной вонючей грязи. Послышались взрывы, но налёт быстро кончился. Поднявшись через несколько минут и поглядев на себя, Шура в отчаянии крикнула Алексею:
– Посмотри, что ты надел…
– А ты сама посмотри… – он показал рукой на дорогу, по которой они только что шли: всё было разворочено, в крови; валялись трупы – руки, ноги. – Нам надо спешить….
И, забыв про испачканную одежду, они побежали дальше на вокзал.
У кассы было пусто. Алексей попросил два билета, но женщина в окошке только покачала головой. Алексей нашёл начальника станции, сунул ему свои документы, стал объяснять, что им необходимо уехать. И в ответ они услышали:
– Поезд не пойдёт.
– Как не пойдёт? Сегодня?
– Вообще. Последний поезд ушёл час назад.
– А что же делать?
– Кто как может, тот так и добирается.
Отошли в сторону, стали думать, что делать. Но других вариантов вместе выбраться из Калуги не нашли. В конце концов, Алексей сказал:
– Знаешь, Шура, меня любая машина возьмёт. А тебя я боюсь потерять в дороге. Что делать…
И они расстались.
Шура ещё надеялась уехать. Она побежала на запасные пути, откуда должен был эвакуироваться завод, на котором работал её брат Семён. В самом деле, поезд стоял, готовый к отправлению. Она долго бежала мимо вагонов, спрашивала брата. Наконец кто-то крикнул ей: «Вот он!» И в глубину вагона: «Королёв, тебя сестра ищет!»
Брат выглянул из двери, но выйти не смог – так плотно были набиты вагоны, люди висели даже на подножках. В это время поезд тронулся, и Шура успела только помахать рукой.
В ОКУППАЦИИ
Последняя надежда эвакуироваться исчезла. Надо было искать выход на месте, причём срочно – немцы должны вот-вот войти в город. Вспомнили, что среди дальних родственников есть Настя, которая живёт в деревне Мужачи и держит своё хозяйство. Конечно, уверенности не было, сможет ли она приютить беглецов, хотя бы на первое время. Но решили рискнуть.
Настя встретила Королёвых хорошо, три дня они жили у неё. Однако, в конце концов, надо было решать, что делать дальше. Ничего другого, кроме как вернуться в Калугу, не придумали – там оставалась квартира, имущество. Многие ведь продолжали жить в городе, захваченном немцами, как-нибудь и они перебьются.
Королёвы пешком добрались до своего дома, огляделись и постепенно стали приспосабливаться к жизни в оккупации.
Основная забота была – накормить семью. Продукты добывали везде, где было можно. Первое время питались кашей из горелого зерна, которое удалось набрать на горящем элеваторе в Тихоновой Пустыни.
Чтобы иметь хоть какой-то заработок, Ефим Петрович пошёл работать на завод. Конечно, тех продуктов, которые там ему выдавали, на семью не хватало. Но он потихоньку чинил в цеху старые вещи – вёдра, самовары. Делал ложки, которые потом в деревне обменивали на продукты.
Меняли Королёвы и свои вещи – те немногие, которые удалось спасти из ахлебининского дома или нажить за мирные годы. Особенно жалко было отдавать прекрасную шаль-белоклетку из приданного Пелагеи, но и её пришлось выменять на картошку.
А Шуру не оставляли мысли о борьбе с врагом. Советоваться было почти не с кем. Её коллега, учитель истории Зайнчковский, к которому она пришла с этим вопросом, сказал честно:
– Если бы была организация, можно было бы участвовать в борьбе. А сейчас… что вы можете сделать? У вас родные, берегите их.
А вскоре стало ясно, что и без всякой борьбы жизни Шуры угрожает опасность. У немцев в руках оказались списки коммунистов Калуги, и как-то за ней пришли, чтобы арестовать. Ей удалось уйти через чёрный ход. С тех пор Шура старалась не показываться в городе, а дома всегда была начеку.
Вероятно, в Калуге оставалось какое-то патриотическое подполье, но первая же попытка выступить против оккупантов дорого стоила городу. В ночь на 7 ноября в нескольких местах в городе появились красные флаги. Это должно было вселить в людей уверенность, что борьба продолжается и победа будет за нами. Утром горожане как обычно потянулись к рынку, который раскинулся на том месте, где теперь стоит театр. Немцы захватили первых попавшихся двадцать человек, без разбора – мужчин, женщин, детей – и расстреляли на месте. Их трупы не убирали несколько дней, и на щите, который висел над ними, было написано предупреждение: так будет каждый раз, когда в городе случится что-то подобное.
Два месяц Калуга была под немцами. Вроде бы и немного. Но каждое утро, просыпаясь, не знаешь, увидишь ли вечер, и думаешь: а что будет дальше. Враг-то уже дошёл до Москвы.
Конечно, представить, что Советский Союз капитулирует, Шура не могла. Но сколько будет продолжаться война, какие ещё трудности придётся перенести, и вообразить было невозможно. Пока просто старались выжить и ждали.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Освобождение пришло в конце декабря.
Однажды утром, часов в шесть, ещё в темноте Шура вышла на двор вылить помои из ведра и увидела, как неподалёку движется какая-то белая фигура. От неожиданности вскрикнула:
– Кто здесь?
– Тихо, свои… – отозвался приглушённый голос.
Это был наш разведчик. Он предупредил, что утром с правого берега Оки начнётся наступление и мирным жителям нужно позаботиться о своей безопасности.
Королёвы решили переждать бои в подвале, туда же перенесли все лучшие вещи. Закрылись, зажгли коптилку и стали ждать. Вскоре началась стрельба, надежда на близкое освобождение росла. Представлялось, как распахнёт дверь красноармеец и крикнет:
– Выходите, город наш…
Но дверь открыл немец. Он выгнал всю семью на улицу, где уже собралась толпа таких же горожан. И повели всех вверх по Салтыковке, мимо горящих домов. Когда дошли до улицы Луначарского, начался артобстрел. Один снаряд упал совсем близко, все попадали. Рядом Шурой оказался молоденький немецкий солдат. Совсем не страшный, скорее жалкий, растерянный, замёрзший. И Шура решилась спросить:
– Wochin gehen wir
– Schiessen, – ответил он, неловко вытирая слёзы на щеках и хлюпающий нос повреждённой рукой.
Чуть утихло, снова все встали и пошли дальше. Шура тихонько передала всем, что их ведут расстреливать, а сама искала какой-нибудь выход. В это время они проходили мимо забора, в котором было выдрано несколько досок. Ефим Петрович упал в эту дыру и махнул своим рукой. Пелагея тоже туда юркнула – дети за ней. А за ними ещё несколько человек. Все упали в снег и затихли. Страшно было, что их побег заметят и расстреляют на месте. Но немцы спешили и не оглядывались по сторонам.
Когда колонна удалилась, Королёвы вскочили и поспешили скрыться. Как раз неподалёку, напротив железнодорожного техникума, жили их родственники. К ним и помчались что есть сил. Ввалились в их подвал возбуждённые, растрепанные, все в снегу, промокшие. Хозяйка налила по стакану кипятку, дала по ломтику хлеба, расспросила о том, что с ними случилось. Сидели так весь день, взрослые говорили, прислушивались к тому, что происходит кругом.
Вечером бои продолжались, но Ефим Петрович с Пелагеей решили всё-таки пойти домой. Детей оставили пока у родных, а сами, перебираясь где ползком, где бегом, направились на Салтыкову. Пришли и увидели, что дом их сгорел. Только подвал остался цел. Ефим Петрович нагрузил на Пелагею перину, чтобы от пуль защищала. Сам взял самовар, подушку, ещё какие-то вещи. Вот и всё богатство, которое у них осталось.
Тогда же в доме сгорел билет кандидата в члены ВКП(б) Шуры. Больше вступать в партию она не пыталась, так и осталась беспартийной.
На следующий день Королёвы пошли к другим родственникам, которые жили на улице Степана Разина. Шли напрямую, спустились в глубокий овраг, с трудом по сугробам стали подниматься и уже почти на самый вверх вскарабкались, когда маленькая Аня вдруг вскрикнула:
– Ой, оса полетела…
– Какая оса, – крикнул Ефим Петрович, – это пули.
Они бросились бежать – хорошо, что рядом уже стояли дома, укрылись за ними.
Город был освобождён 25 декабря, под католическое Рождество. Говорили, что когда шли трудные бои за вокзал, к нему как раз приблизился немецкий поезд с подарками, которые стали очень удачным трофеем: на Новый год их раздали калужским детям и раненым бойцам.
Радость освобождения скоро сменилась заботами: где жить, на что жить?
Но теперь всё решалось быстро, по-военному. Нужно жильё – полно пустых квартир, выбирайте. Главой семьи был Ефим Петрович, он и выбирал: главное, чтобы стены были потолще, покрепче на случай нового артобстрела. Такую квартиру нашли в доме на углу улиц Кирова и Клары Цеткин. Стены и в самом деле были надёжные, больше метра толщиной. Правда, обстрелов больше не случилось, немцев отогнали сразу километров на сто. Зато тепло такие стены хорошо держали. В этой квартире Королёвы прожили больше тридцати лет – до семидесятых годов.
ГОСПИТАЛЬ В КАЛУГЕ
Что делать дальше, Шура много не раздумывала – сразу после освобождения Калуги она пошла в мобилизационный пункт. Там, как только увидели значок БГСО, направили её в передвижной полевой госпиталь – ППГ-469. Он располагался на улице Кутузова, в школе №9, сейчас в этом здании находится интернат. Сёстры в госпитале были очень милые, каждый день наглаживали косыночки с красным крестиком, всегда были одеты в белоснежные накрахмаленные халатики. А работа у них была тяжелейшая. Сестёр и санитаров не хватало. Девочки переносили раненых, кормили, ухаживали, перевязывали, делали уколы. Особенно тяжело было поднимать раненых на второй этаж.
Почти все сёстры были молодые, неопытные. Случалось и глупость какую-нибудь сделать, а ведь от их действий зависела жизнь людей, и наказание за промах могло быть серьёзным. Шуре тоже как-то раз пришлось испытать гнев начальства.
В их госпитале в то время служил хирург Амосов, он был очень требователен и строг. Однажды привезли раненого в тяжёлом состоянии. Амосов сделал операцию и насказал сёстрам:
– Он будет жить, но придёт в себя только тогда, когда ему станет тепло…
А в помещениях всегда было холодно, хотя целыми днями топили печки, сделанные из железных бочек. Но дрова были сырые, печки сильно дымили и почти совсем не грели.
Все, кто мог, бросились искать сухие дрова. Шура побежала домой, набрала опилок, щепок, лучинок. По пути ей встретились ученики, уже большие ребята, она и их попросила о помощи.
Вскоре разожгли печку так, что в трубе загудело, в помещении постепенно становилось теплее. Но раненому всё равно было холодно, он не приходил в себя. Тогда сообразили положить ему по бокам две бутылки с горячей водой. Но и этого показалось мало. Шура принесла старый деревенский полушубок и накинула на него. Через некоторое время он открыл глаза.
Обрадованные сёстры позвали Амосова. Хирург, как только увидел на раненом грязный тулуп, а под тулупом горячие бутылки, пришёл в ярость.
– В штрафную! Всех! Немедленно!
Но этого раненого всё-таки спасли, выходили. Так набирались опыта, учились справляться со всеми трудностями. А нагрузка на всех была огромная. Поток раненых был такой, что иногда были заняты не только все палаты, но и коридоры, оставался только узкий проход.
Но что удивительно, почти никто не стонал громко. Поэтому Шуре запомнился случай с узбеком. Из всех только что доставленных раненых он один кричал во всё горло.
Шура подбежала, спрашивает:
– Что, что с тобой?
– Ой, нога! Ой, нога!
Действительно, ботинок был весь разворочен. Но крови – нигде, ни капли. А он продолжал кричать. Шура побежала к врачу, доложила, что раненый в тяжёлом состоянии, может умереть. Врач срочно приказал везти его на операцию. На столе разрезали ему ботинок – а нога не тронута.
«Раненого» тут же отправили на передовую. Однако через некоторое время он снова попал в госпиталь, уже с двойным ранением в руку. Его потом так и звали «Ой-нога». Он смеялся и говорил:
– Да, а знаете, как болело…
В госпитале Шуру, как и весь медперсонал, один раз в день кормили, но она большую часть своей порции складывала в банку и приносила домой. Это было совсем маленькое подспорье. Чтобы прожить, добывали еду везде, где могли. Сразу после ухода немцев из города Ефим Петрович узнал, что в районе бора были сильные бои, во время которых постреляли много лошадей. Морозы стояли сильные, лошадиные туши должны были хорошо сохраниться. Ефим Петрович с Пелагеей взяли пилу, салазки и отправились на поиски. Вскоре нашли лошадь, распилили её на четыре части, одну часть взяли сразу, остальные закопали и перевозили постепенно. Дома мясо размораживали, прокручивали через мясорубку, добавляли картошку и делали котлеты. Сковородку подмазывали воском – котлеты хорошо отскакивали. А из костей варили суп. Это было спасение.
Когда растаял снег, Королёвы открыли ещё один промысел: собирали на полях мороженую картошку и делали из неё оладьи-терунки. Не очень-то ни были вкусные, но голод утоляли хорошо, благо пекли их целую гору.
Так удалось пережить эту трудную зиму.
ВПЕРЁД, НА ЗАПАД!
А весной Шура покинула семью. Бои с немцами гремели всё дальше от Калуги, и госпиталь перебросили в Сухиничи, которые только что были освобождены.
Прямо с поезда вся команда госпиталя отправились к зданию школы, в которой немцы устроили конюшню. Срочно надо было всё выскоблить, отмыть, натопить печи, ведь раненые уже начали поступать к ним, а на улице холодно – стоял март. Очень спешили, а когда убирали последнюю комнату, услышали что-то странное – как будто часы тикают. Ни у кого из команды часов не было и в помине. Шура сразу доложила начальнику. Тот срочно вызвал сапёров. Оказалось, немцы, уходя, заложили мину. До взрыва оставалось минут пятнадцать.
После разминирования сразу начали заносить раненых. Бои в тех местах шли кровопролитные, немцы пытались захватить потерянные позиции, наши стремились продвинуться вперёд, на запад. Раненые шли сплошным потоком, их принимали и день, и ночь. Не было ни выходных, ни даже просто часов отдыха, целыми сутками не спали. Как это можно выдержать, в мирной жизни вряд ли кто в силах представить. Немного отдохнуть удалось под Козельском, в Оптиной Пустыни, куда госпиталь перебросили в наступившем затишье.
Между тем, в военной судьбе Шуры произошли перемены. Начальство учло, что у неё за плечами педагогический техникум и три курса института. В июне 1942 года она стала старшим писарем, затем последовало повышение: ей присвоили звание младшего лейтенанта и назначили завделопроизводством ППГ-469 11-ой гвардейской армии Западного фронта. Теперь все к ней обращались как к начальнику штаба. На её плечах была вся организация работы госпиталя в боевых условиях.
Отдых в Оптиной Пустыни оказался недолгим. Однажды ночью поступил приказ:
– Срочно копать окопы… Завтра начнётся наше наступление, но враг ещё силён, мы должны быть готовы к обороне.
Землю копали всю ночь, до кровяных мозолей. Но окопы не пригодились. Чуть только начало светать – вдруг весь горизонт осветился ярким-ярким светом, это немцы пустили множество осветительных ракет. И тут же заговорила советская артиллерия. Особенно заметны были залпы «катюш». А со стороны немцев не прозвучало ни одного выстрела.
Когда наступило утро, госпиталь двинулся вперёд. Ехали по только что освобождённой территории, и вдруг кто-то заметил в овражке группу немецких солдат. Много, человек пятнадцать. Машины были уже рядом, а немцы сидели и не шевелились. Все переполошились – может быть, засада. Постояли, потом решили всё-таки посмотреть, что с ними. Несколько человек спустились в овраг и увидели, что это сидят мертвецы. Но странно – на теле не было заметно никаких ран. Причину их смерти определил патологоанатом: они скончались от разрыва сердца. Такой ужас наводили на врага «Катюши».
Два месяца госпиталь простоял в Ульянове, а затем его отправили под Орёл, где разворачивалась битва на Курско-Орловской дуге. Высадили из поезда на стации Хотынец. Солдат, которые ехали вместе с ними, прямо с поезда бросили в бой. Многие из них погибли, а тем, кому повезло больше, были ранены и оказались в госпиталях, в том числе и в ППГ-469.
Шура знала, что где-то здесь, на Курской дуге, воюет танкистом её брат Семён. Она проверяла каждого раненого. Но не судьба была им встретиться. Как она потом узнала, Семён шёл в бой на тяжёлом танке КВ. Вражеский снаряд попал в башню, броню не пробил, но внутри всё разбилось вдребезги. Когда брата достали, на нём места живого не было. Оформили как мёртвого, и в Калугу отправили похоронку. Получили её Ваня и Аня. Матери они не сообщили, а написали старшей сестре. Договорились ничего пока Пелагее не говорить, не верилось, что Семён погиб.
И правильно сделали. В это время была налажена доставка раненых самолётами. Израненного Семёна быстро взяли на борт и отправили в Тулу, а из Тулы в Читу. Оказалось, что ранения неглубокие, осколки были мелкие. Самое плохое – были поражены глаза.
Через два месяца брат прислал письмо, в котором писал:
– Меня лечат, но у меня плохое зрение. Я могу прочитать только название газеты «Правда»…
На Курской дуге госпиталь стоял на открытой местности. Кругом поля ржи – никуда не укрыться. Каждый день случались авианалёты, бомбили страшно. Никто не знал, останется ли живым до завтра. В эти дни погибло восемнадцать боевых товарищей Шуры.
После разгрома немцев на Курской дуге госпиталь отправили на Север. В Великие Луки приехали вечером, поезд остановился на запасных путях, а Шуре дали двух помощников, чтобы срочно найти помещение на сто человек и приготовить его к приёму раненых. Ещё шли бои, город обстреливали со всех сторон, гремели взрывы снарядов и авиабомб. Казалось, что можно найти в такой обстановке… Однако приказ есть приказ, помещение нашли, приготовили. Шура прибежала к своим в темноте, начала докладывать, но начальник остановил её:
– Уже не нужно… Наш поезд разбомбили, в живых осталось очень мало, едва третья часть…
Госпиталь отправили на переформирование, потом снова на фронт.
НАЧАЛЬНИК ШТАБА
Какие только ситуации ни приходилось разрешать начальнику штаба ППГ-469.
Однажды, когда никого рядом не было, подозвал Шуру молодой офицер. Ему недавно сделали сложную операцию – ампутировали ногу, но теперь он поправлялся, и здоровье его не вызывало беспокойства у врачей. Сейчас он смотрел ей прямо в глаза и тихо говорил:
– Я хочу вас попросить об очень важном деле. Обещайте не отказывать.
– Вы не волнуйтесь, – также тихо ответила Шура, – рассказывайте в чём дело… Сделаю всё, что смогу.
– У меня есть невеста…
Офицер достал фотографию очень красивой девушки.
– Видите, какая она красивая. А я теперь калека. Она очень хорошая и, конечно, примет меня из жалости, но мне это не нужно. Я хочу умереть, достаньте для меня яд.
Шура растерялась. Если просто отказать, он всё равно сможет найти способ покончить с собой.
– Вы обещали не отказывать… – едва раскрывая губы, проговорил офицер.
– Да, я вам обязательно помогу… Только не спешите, это ведь непросто, все лекарства на строгом учёте. Нужно время… – почти прошептала Шура.
Офицер молча кивнул, ещё раз пристально, с тёмной надеждой в глазах посмотрел на Шуру и отвернулся. Она видела перед собой молодого, красивого парня, который так любит свою невесту, что готов отказаться от жизни ради её благополучия. Или он просто не верит в её любовь? Или в нём говорит мальчишеская гордость, нежелание казаться хоть в чём-то слабым?
Не теряя ни минуты, Шура отправилась в штабную палатку и подробно написала невесте и матери офицера о том, в каком он состоянии и как ему нужна их поддержка.
Следующие несколько дней, приближаясь к нему и видя его тоскливо-вопросительный взгляд, она кивала, шептала:
– Подождите ещё немного… Скоро.
Он вздыхал, отворачивался. Уже и врач обратил внимание на угнетённое состояние раненого, это мешало его выздоровлению.
Хорошо, что фронтовое письмо дошло в тыл достаточно быстро. И вскоре, вслед за ответным письмом, приехали вместе мать и невеста офицера. Как же было радостно Шуре видеть на следующий день светлую надежду в его глазах и слышать его громкое твёрдое «спасибо»!
Родные забрали офицера домой. Через полгода пришло от них письмо: рана зажила, бывший офицер устроился на работу и собирается учиться заочно, молодые поженились и уже ждут ребёнка.
Но не всех раненых удавалось спасти, хотя врачи боролись за их жизнь до последнего. И даже если надежда на выздоровление была потеряна, умирающим старались скрасить последние дни. Шуре навсегда запомнился совсем молоденький боец, который угасал с каждым днём. Как-то она подошла к нему, посидела рядом и спросила, что бы он хотел сейчас съесть, попить. Он с детской доверчивостью прошептал:
– Топлёного молока, как мама меня поила…
Ну откуда было взять топлёного молока в полевом госпитале… Но ей было так жалко его, что она не смогла сказать «нет». Ответила:
– Потерпи немного, я принесу…
А сама, сдерживая слёзы, пошла за несколько километров в ближайшую деревню, нашла хозяйку с коровой и принесла всё-таки крынку с топлёным молоком.
Боец и выпить-то смог несколько глотков, но каким счастливым было его лицо. На следующий день он умер.
ДЕТИ ВОЙНЫ
Много человеческого горя встретилось Шуре на дорогах войны. Не всем людям удавалось помочь; госпиталь должен был выполнять свои задачи по спасению раненых бойцов, несмотря на то, что происходит вокруг. Но мимо детских страданий пройти было невозможно.
Однажды, ещё по дороге в Сухиничи, увидела она мальчика, который сидел рядом с убитой матерью, горько плакал и повторял:
– Мама, вставай, ну вставай, пойдём домой…
Как можно было пройти мимо… Мать мальчика похоронили, а его самого привели в госпиталь, умыли, накормили. Расспросив, выяснили, что зовут его Саша Моисеев, ему одиннадцать лет. Нужно было отправить его в тыл, но сразу не получилось, так он и остался при госпитале. Сшили ему форму, и стал он выполнять обязанности связного при штабе. Саша оказался очень исполнительным, точно выполнял все поручения, а в свободное время разносил раненым письма, помогал им писать домой, читал газеты. Он не расстался с армией и после Победы, поступил в военное училище и стал офицером.
Был в госпитале и ещё один юный связной – Юра Шапиро. Он сбежал из дома на фронт к отцу, начальнику ППГ-469. Ему было всего пятнадцать лет, но службу он исполнял как взрослый. Однажды, чтобы выполнить приказ, ему пришлось бежать через весь аэродром, на котором взлетали и садились самолёты. Случилось это, когда госпиталь передвигался по Минскому шоссе вслед за идущими в наступление войсками. Нужно было проехать около ста километров и к утру следующего дня развернуть госпиталь в местечке Смоляны, чтобы приступить к приёму раненых. Уже преодолели большую часть пути, но вдруг передние машины остановились. Оказалось, что мост через речушку впереди взорван и придётся ждать его восстановления. Ночь провели в напряжённом ожидании. Рядом шёл бой с какой-то остаточной группой немцев. А утром как-то сумели переправить на другой берег «виллис», и начальник госпиталя вместе с Юрой срочно поехали в Смоляны. По дороге они, кстати, узнали, что разрушенный мост спас госпиталь, потому что ночью немцы были ещё в Смолянах.
Едва они прибыли на место, как в школу, где уже должен был разместиться госпиталь, привезли раненного лётчика. У него оказался открытый огнестрельный перелом голени, и теперь требовалась срочная операция.
Что делать в такой ситуации? Отец приказал сыну изо всех сил бежать на аэродром, доложить авиационному начальству о раненом лётчике и просить выделить машину, чтобы доставить в Смоляны операционный набор и сестру. Мальчик побежал прямо через огромное лётное поле, не обращая внимания на взлетающие самолёты. Генерал, который встретил его на командном пункте, не стеснялся в выражениях. Но когда выслушал связного, тут же сменил тон: он уже не ожидал увидеть своего лётчика в живых.
Через несколько минут машина с мальчиком и несколькими бойцами мчалась к переправе. Солдаты на руках перенесли через речку операционный набор, переправили операционную сестру, и машина помчалась в Смоляны. Всё удалось сделать вовремя, операция прошла успешно. А затем раненого отправили на самолёте в Смоленск.
Через много лет, на одной из встреч фронтовых соратников Юра Шапиро признался, что именно тогда у него появилась первая седая прядь. В его воспоминаниях «Ощущение времени» есть и продолжение этой истории: «Вторично возникло оно (ощущение времени) в Смолянах – небольшом белорусском городке, в здании школы, в котором развёртывался госпиталь. Мы набивали сеном матрасы и укладывали их на полу в коридоре – на них после операций лежали раненые. Тут я впервые увидел поток – десятки автомашин подъезжали к школе, и из них выгружали носилки с ранеными, которых после осмотра в приёмно-сортировочном отделении отправляли в операционные и перевязочные. Я заполнял карточки передового района (первичный медицинский документ – стандартизированная история болезни) и после осмотра раненого начальником отделения клал их на носилки с раненым: так устанавливалась очерёдность направления его в операционную».
После войны Юрий Шапиро окончил медицинский институт и стал хорошим хирургом.
Нем. Куда мы идём?
Нем. Расстреливать.
Ваш комментарий будет первым