Все новогодние и церковные праздники позади, даже Крещение, накануне которого были Святки, длившиеся 10 дней – от Рождества до Крещенского сочельника. Или, как говорилось в народе, «от звезды до воды». Это особое время в году, время добра и радости, время славить родившегося Христа и, конечно же, петь. О древнерусском певческом искусстве нам удалось побеседовать с тем, кто в 70-е годы начал его возрождать. Тогда выпускнику Московской консерватории вдруг пришло в голову заняться музыкой сугубо хоровой, духовной. Итак, знакомьтесь, знаменитый в музыкальных кругах специалист, руководитель хора «Древнерусский распев» Анатолий Гринденко.
Анатолий Тихонович каждый год приезжает в Нижние Прыски, чтобы отстоять всенощную памяти оптинских мучеников, которые пели на клиросе в стенах Преображенского храма. Так получилось, что нынешний приезд великого музыканта выпал на день его ангела. Наверное, поэтому Анатолий Тихонович в этот вечер был особо словоохотлив, и наша с ним беседа затянулась на добрых два часа.
«Не в канонах, а в духе…»
– Анатолий Тихонович, как вы пришли к возрождению древнерусского распева и поняли или, может, ощутили, что это – ваше?
– Это произошло в консерватории, когда я узнал, что на Руси было собственное самобытное пение. Меня это очень удивило. Ведь для всех русская музыка начиналась с Глинки, Рахманинова, немножечко Бортнянского. Но это не случайно, потому что нашу историю блокировали, так же, как живопись, потому что она вся религиозная. А величие русского искусства в чём? В иконе. Французский художник Анри Матисс когда посетил Третьяковку, то сказал, что у нас есть чему учиться. Он оценил нашу невероятность, которая заключается не в канонах, не в каких-то установленных правилах, а в духе.
Также и с пением. Можно это делать с уважением, а можно – занимаясь самовыражением. А самовыражение, в принципе, есть авторская музыка. Автор, конечно, пытается быть бесстрастным, аскетичным. Но тогда он становится пресным и неинтересным. Язык использует такой, который нуждается в обновлении, усилении, изысканных тонкостях. Этот гармонический язык пришёл к нам из Европы, у нас такого не было. Он был противен богослужению. Но вся эта «прелестность» в 17 веке всё же попала к нам в церковь и расцвела. Поэтому церковное искусство с той поры стало прелестным.
А тут вдруг самобытное – знаменное пение! Впервые я его увидел в рукописях, в хрестоматиях, которые были изданы.
– Что же послужило вам учебным пособием, когда начали изучать это забытое всеми направление?
– Впервые знаменный распев я увидел в рукописях, после – в хрестоматии Успенского, где были приведены примеры древнерусского пения, которое уже было переведено на ноты. Потом и так называемые «крюки» изучил. Этот язык абсолютно несложен. Он легче, чем английский или французский. Но опять же «крюки» – это не ноты, а запись интонации. Представьте, что вы занимаетесь балетом и едете туда, где об этом виде хореографии вообще никакого понятия не имеют. Предварительно вы записали балетные движения на бумаге, чтобы запомнить всю композицию, например, в исполнении Петипа. Приехали на место и показываете человеку свои записи, чтобы он по ним попробовал станцевать так, как вы написали. Ведь ничего не получится. Записи так же, как и «крюки», будут понятны лишь тому, кто владеет этой системой и сможет их оживить, а не формально исполнить движения. В этом вся сложность и в пении.
За пример возьмём песню «С чего начинается Родина». Её можно написать своими знаками. «Подмосковные вечера» тоже можно зашифровать.
Шифровки, дошедшие по слуху и по памяти
– А если я захочу, чтобы эти шифровки дошли до моих потомков, я должна эти знания передавать кому-то?
– Верно, но пение – устная традиция, а не письменная. Поэтому наши предки всё это передавали по слуху.
– Каким же уникальным слухом они обладали, чтобы передавать этот распев от поколения к поколению!
– Конечно, а ещё памятью! Ведь церковные книги были совсем небольшого размера – это подсказка для головщика, главного в церковном хоре.
– Кстати, сегодня, когда я зашла в храм под конец пятничной вечерней службы, то отметила, как вы вместе с местными певчими хорошо пели…
– Но мы же исполняли не знаменный распев. Это было обиходное исполнение. А в знаменном распеве обычно звучит четырёхголосие.
«Никаких интервалов – только интонации…»
– Что такое древнерусский распев, чем он отличается от обычного песнопения?
– Во-первых, это не композиторское сочинение. Распевы складывались веками. Они отрабатывались, выбирались лучшие интонации от мелодии. Они-то и составили круг этого знаменного пения богослужения.
– А какие интервалы лежат в основе распева?
– Это в Европе интервалы, у нас – интонации. Например, вы встретили своего знакомого и при этом издали какой-то звук, правда? Какой? На распев. Ведь мы почти поём, когда общаемся друг с другом. Так вот эти интонации – интонации радости, интонации печали – в церковной среде молитвенные. Люди встречаются с Богом, со святыми, обращаются к ним.
Ведь настоящие русские народные песни тоже не авторские. Народ рождает песни в какой-либо ситуации. Взять, к примеру, жизнь в тюрьмах. Она была тяжёлой и рождала такие песни: кто-то затянул, кто-то подхватил, кто-то продолжил, а лучший вариант остался. Что уж говорить о церковном пении? Оно так же складывалось.
– А песня бурлаков «Вниз по Волге» тоже на интонации, получается – сочинилась и выстроилась?
– Это известно только тем, кто занимается поиском подлинных русских народных песен. Потому что то, что мы называем русской народной, таковой не является. Это всё в основном – городской романс. И песня бурлаков тот же жанр.
«Попробовав настоящие суши, подделку есть не захотите…»
– А истинно русская песня тогда какая?
– А вы не знаете её. Да и никто не знает. Только те, кто этим интересуется.
– А вы знаете?
– Знаю, она, как правило, не мелодичная. Русские народные песни ансамблевые, подголосочные. Наберите в ю-тубе фольклорный ансамбль «Воля» из Воронежа и услышите… У нас десятки фолк-ансамблей, которые занимаются старым русским народным пением. Оно в корне отличается от современного… Фрадкин и Фельцман написали очень красивые песни, но назвать их русскими песнями нельзя. Они на Руси прижились только потому, что другого нет. Людмила Зыкина тоже далека от корней русского пения и от его сути. Это ближе к итальянской песне. «Однозвучно звенит колокольчик» – абсолютно итальянская песня. Вам в голову такое не приходило?
– Нет…
– «Вечерний звон» тоже не наш. Это чешская песня, которая попала в Англию. Ой, там с этой песней целая история…
– Но как же вы полюбили это дело? Это же очень специфично, очень тонко…
– А вот представьте, что вас пригласили в какой-нибудь ресторан с французской кухней, и вы там попробовали рыбу с потрясающим соусом. И спросите себя после: как получилось, что я полюбила так вкусно есть? После этого вам уже не захочется какую-нибудь дрянь даже попробовать. Или вы настоящие суши попробовали и больше подделку, которую сейчас везде продают, есть не захотите.
Поэтому когда я увидел образцы древнерусского пения, они меня настолько поразили – это многоголосие! А обиходное пение после этого, ну, никак не гармонировало, например, с древнерусскими иконами. Оно соответствовало в лучшем случае живописным иконам-картинам.
– У нас разве «неправильные» иконы?
– Есть икона, а есть изображение святых, но не образы. Например, работы знаменитого художника Нестерова, на которые нам не приходит в голову молиться. Мы будем ими только восхищаться. Так же и с картинами Караваджо. Это другой вид духовной деятельности – душевной, но не духовной, когда святой дух действует. А он действует, когда человек участвует в таинствах церковных. А если не участвует, то эта деятельность душевная.
«Тут понять надо…»
– Но ведь это трудно ощутить, потому что не всегда можешь настроиться на это…
– А что там ощущать? Тут понять надо. Посмотрите картину Нестерова «Введение отроку Варфоломею», где Сергий Радонежский написан ещё маленьким. Перед ним старец, который его благословляет. Он в такой прекрасной позе. Это всё здорово, благочестиво, великолепно, с глубочайшей верой. Там потрясающий свет. Я, кстати, очень люблю свет у Нестерова. У него предметы не отбрасывают тени. Этим золотым светом, как божественным проникнуты все вещи. Лес, небо – всё. Но это не икона. Икона демонстрирует преображённых существ и знаки природы. Но изображения природы нет. Цветы – в виде взрывов, а ангелы не в виде миленьких мальчиков-пупсиков, типа амурчиков, как это любили делать в 19 веке. Не так.
– Не так…
– У нас это страшные силы, которых изображать совершенно невозможно. Посмотрите и увидите это в иконах Феофана Грека и Андрея Рублёва. И когда вместо этих сил изображаются миленькие пухленькие детишечки, которых в попку поцеловать хочется, то возникает вопрос: зачем они летают в храме? А прилетели они из собора Святого Петра в Ватикане, который создал Микеланджело. Потрясающий храм – лёгкий такой, хоть и громадный. Но когда туда входишь, то над тобой начинают нависать многотонные дитяти. Бездарность невероятная! Всё настолько не гармонирует с архитектурой! Куда ни ткни – всюду какая-то лажа… (вздыхает)
«Футбол – это я про себя…»
– Поэтому поймите, что хорошей жизни нам не обещано. Всё должно склоняться к упадку. Всё к тому и идёт. И если всё в порядке, то всегда радуйтесь. Апостол Павел говорил: «Радоваться надо, что узнаём волю Божию. Это радость!»
– Вы правы, Анатолий Тихонович, радоваться надо за каждое зерно хорошего…
– И не только. Например, ты увлекался футболом, но он не давал тебе возможности заниматься науками. Всё время уходило на игру. Но потом раз – мениск случился… Верующий человек что сделает? Обрадуется, что Господь его этим самым смирил – теперь время появилось заниматься и душой, и каким-то серьёзным делом.
– А у вас какая страсть была по молодости лет?
– Футбол – это я про себя. В школе, помню, на переменках как угорелый выбегаешь и за 15 минут успеваешь сотни километров пробежать с этим мячиком. А потом коленку ударил очень замечательно, я тогда ещё не был верующим человеком, но сознание моё обрадовалось.
– Да ладно?..
– Да не «да ладно», а для меня это одна из вех, очень таких серьёзных – постепенного прихода к Богу, очень серьёзных. Именно тогда… Я очень хорошо это помню. Я же в спецшколе учился и тормозил, я это чувствовал. К урокам никогда не был готов, а сам взмыленный, пионерский галстук в сторону, лицо пунцовое, весь потный.
– Ну, а кто же из нас в детстве этими делами не занимался? У кого футбол, у кого – прыжки через резинку. Интересно…
– Но интересно то, что у меня сегодня, 3 декабря – День ангела. А завтра – Введение во храм. Вот так в этом году получилось. Поэтому удивительно, что и ночная служба, на которую меня всегда приглашают – она памяти мучеников оптинских, которые пели на этом клиросе.
– И вы каждый год сюда?..
– Да-да.
– А репетицию завтра можно послушать?
– Да. Перед всенощной. Меня многое связывает с этим местом…
Продолжение беседы с Анатолием Гринденко, возродившем древнерусское церковное песнопение, а также впечатления, полученные от репетиции с певчими Преображенского храма, читайте в ближайшем номере районки.
Подготовила Евгения Симонова
Фото из социальных сетей Анатолия Гринденко
Ваш комментарий будет первым