Святочный рассказ
Светлой памяти К. К. Кондаковой
Полина Васильевна получила подарок на именины, которому очень радовалась. Это была стремянка — легкая, почти невесомая, складная. Она простояла месяц в углу в коридоре, но, наконец, накануне Рождества Христова, хозяйка взяла ее в руки, осмотрела и сказала: «Привет, покажи себя! Пойдем!» — и понесла в комнату под антресоли. Полина Васильевна любила накануне праздника изменить убранство елки: перед Новым годом на верхушку она вешала большую снежинку, а под Рождество заменяла её на восьмиконечную Вифлеемскую звезду. А под елку ставила маленький вертеп, привезенный одной подругой из Иерусалима. И вертеп, и звезда хранились в одной коробке на антресолях, куда без стремянки не добраться. Прежде, когда такого устройства у нее не было, приходил кто-то из ребят, чаще всего — высокий Алексей, вставал на табурет и доставал все, о чем просила стоявшая рядом учительница. Около полувека учившая детей родному языку и литературе, своих детей она не имела: единственная дочь погибла, так и не родившись. Плод «замер» в начале девятого месяца. Других беременностей не было. А вскоре пришло вдовство: муж скоропостижно ушел, не дожив даже до сорока.
Покачав немного стремянку и убедившись, что ее серебристые ножки прочно стоят на полу, Полина Васильевна, не спеша переступая с одной ступеньки на другую, забралась как можно выше. Одной рукой придерживаясь за дугообразный верх стремянки, другой — распахнула дверцы антресолей. Любившая порой разговаривать с предметами и вещами – она хотела уже сказать стремянке, что та хороша и видом, и в деле, но вдруг резко покачнулась и полетела вниз.
* * * * *
Сколько именно она лежит на полу и не может встать — она не смогла понять, когда очнулась. Очень гудела голова, спина болела, ноги были как чужие. Одна рука казалась тяжелой, словно из металла, а другая — как ватная. Этой ватной рукой она подумала было достать из кармана халата сотовый, но увидела, что он валяется далеко от нее, под окном: видимо, отлетел при ее падении.
Несмотря на боль и страх (а вдруг так и не встану!) она удивилась странному покою и какой-то удивительной тишине в душе. В глубине этой тишины таилось ясное предчувствие чего-то чудесного и замечательного. Вспомнила, как во время сильного сердечного приступа, случившегося лет пять назад, она остро переживала ожидание конца. Думая, что вот-вот может умереть – стала вспоминать те святые места и иконы, к которым паломничала. Тогда она, зажмурившись, перебирала в душе самые полюбившиеся виды и образы: Большой собор Донского монастыря, шамординские вышитые иконы, вход в монастырь в Самтавро, Успенский храм в Гремячево, Владимирскую икону — ту самую, «главную», что в Москве при Третьяковке…Любовалась ими, словно видит воочию, и благодарила за то, что причастна ко всему этому, что побывала там, что живёт с этим и умирает, любя и вспоминая всё это.
Потом приехала скорая, и блиц-экг показала, что у неё прединфарктное состояние. «Что-то отвело вас все-таки от инфаркта, видимо, вовремя нас позвали, — сказала тогда врач. — Похоже, боженька вас пожалел!»
Теперь беспомощно растянувшись на полу, она молилась и смиренно ждала, что же будет дальше. Вокруг, почти по всем стенам комнаты, висели фото ее учеников — и крупные, и поменьше. И те, где целые классы сидят нарядные, на выпускных памятных снимках. И разные дружеские пары, тройки и группки. И наградные — там, где снято, как получают медали медалисты или чемпионы. Имелись и портретные снимки — «персоны-парсуны», как пошутил когда-то Алексей. «Любимчики» — как иронизировали порой подруги. На самом деле это были вовсе не любимчики. Просто некоторые из ребят захотели подарить ей свои фото. Таких снимков было немного, и все они были от тех, кто переживал свое, особенное одиночество и даже сиротство, чем-то похожее на ее бездетное вдовство. А дарили их ей на память, когда уезжали жить в другие края. Брошенного во младенчестве Пашу усыновили после многих лет детдома, у Анны рано умерла мама, ее растила бабушка — а учительница стала её крёстной. Как и еще для четверых.
Полина Васильевна переводила взгляд с одного фото на другое, вспоминала ребят, молилась о них и благодарила Бога за то, что все они у нее были и есть. И навсегда, видимо, останутся.
При первом же знакомстве с новыми учениками (они к ней приходили после начальной школы, в пятом классе) — она всматривалась в их лица, вслушивалась в голоса и интонации, молилась о них и о всех вместе, и о каждом в отдельности. И вскоре она уже различала их по некоторым признакам. Ей казалось слишком схематичным общепринятое различение верующих и неверующих, духовных и плотских. Она подходила по-другому: есть те, кто питается и те, кто дышит. И детям порой так и разъясняла: да, пища нужна и телу (в самом буквальном смысле — еда!), и душе — впечатления и переживания (ведь они — еда души!). И все мы каждый день едим — в обоих смыслах. Но главное всё же — дыхание: ведь недышащие уже ни есть, ни переживать не могут. Не дышишь — значит и не жив! А дыхание требуется не только физическое, но и душевное. Дыхание души — это слышание, а еще лучше — вслушивание в Бога, в Его присутствие. Дыханием души святые люди не раз называли молитву. И часто по глазам, а также и по речи, настроениям и интонациям ребят было нетрудно видеть — кто хоть иногда «дышит», а кто преимущественно «едок».
Заметно было и то, что одни ребята не просто почти не дышали, но и «переедали», компенсируя отсутствие духовного поиском впечатлений, эмоций, пустомыслием. Другие, наоборот, — «недоедали», сидя на голодном пайке житейского обихода и разных стереотипов. Она пыталась, далеко не всегда удачно, помочь им, каждому по-своему. Одним подыскивала выход на новые, питающие личность впечатления и мысли. Другим — помогала переключиться хоть ненадолго с «питания» на «дыхание», знакомя со своего рода «дыхательными упражнениями» — с внутренней тишиной, с житиями святых, с молитвами.
Таких «дышащих» — она часто узнавала с первого же знакомства. Были в них и вера, и молитва, и духовный поиск. Они были ей особенно дороги, с ними складывались доверительные и глубокие отношения. И оставались надолго, и теперь тоже, когда уже почти двадцать лет она на пенсии.
Лежа на полу и превозмогая боль, она вспоминала милые и дорогие ей лица, а их было немало. Светло-голубые глаза Миши Голубева — в тот момент, когда он после уроков советовался о том, кому и как молиться, чтобы папа и мама не доссорились до развода. Бойкую улыбчивую Машеньку Иванову и ее рассказ о том, как она хоронила любимую кошечку и придумала свой «чин» захоронения любимых животных: «Ведь их же тоже Бог любит, правда? Да, любит, я точно знаю!»
А Алексей, живущий рядом, в соседнем доме — тот со временем стал ей и помощником, и другом. Теперь ему под сорок, он хороший муж и отец, каждое воскресенье — он в храме. В девятом классе он пережил целый переворот души, в результате которого обрёл глубокую веру и цельное мироощущение.
Полина Васильевна тогда готовила школьный пасхальный утренник, Алексей участвовал. После репетиции он сказал ей: «Честно говоря, а я не верю в воскресение — и самого Христа и в будущее общее воскресение. Всё живое умирает и просто разлагается. А жизнь продолжается — вот это и есть вечность. Но Христос мне всё равно очень нравится. Я думаю, что это просто был самый классный еврейский парень, который пошёл умирать на кресте — за всех сразу! Просто Он так решил, совершенно не жалея себя. Он вообще и умер, и жил — не для себя, а для других, для своего народа! И этим Он так похож на нас, русских, с этим нашим принципом «умрем, но не сдадимся», который здесь у нас в Козельске родился в 13 веке, при осаде Батыя».
Обычно ребята, приходившие на ночное пасхальное богослужение, не оставались на ночную литургию. Простояв со свечами утреню и пройдя с крестным ходом, радостно накричавшись со всем храмом «Воистину воскресе!» — они гурьбой покидали храм. Но Алексей тогда не ушёл с остальными, остался. Назавтра, волнуясь чуть не до слёз, он рассказал Полине Васильевне, что с ним произошло в храме: «Когда во время крестного хода я со всеми вместе первый раз крикнул «Воистину воскресе!» — я как-то совсем забыл, что не верю в воскресение. И тогда … не знаю, как это сказать… Он Сам взглянул мне прямо в глаза … Прямо в душу и в глаза — и сказал…- здесь Алексей запнулся и помолчал немного. — Он сказал, что видит и знает и меня, и всех этих наших русских парней, которые к Нему сегодня пришли… И что мы Ему тоже нравимся…Как Он — мне…И теперь я не просто верю, нет, я знаю — что Он воскрес, а потом воскресит всех нас, и знаю, что душа бессмертна! Понимаете… я Его видел, не на иконе, а Его самого, смотрел в Его глаза, как и Он — в мои!..И потому во второй раз «Воистину воскресе» я сказал уже по-настоящему верующим!»
* * * * *
От воспоминаний Полину Васильевну время от времени отвлекали звонки сотового — частые, повторяющиеся. Но телефон валялся далеко, под самым окном. «Наверное, Алексей названивает, — думала она. — Собирается на ночную литургию и хочет спросить — пойду ли я?»
Потом телефон замолчал, а по ту сторону окна показалось лицо Алексея, всматривающееся вглубь комнаты. А потом быстро выросла в окне и вся его фигура. Через открытую форточку он открыл верхний шпингалет, потом покачав старую раму, без особого труда вышиб нижний — и вот он уже прыгает с подоконника и идёт к ней.
«Слава Богу, что я живу на первом этаже! — возрадовалась Полина Васильевна. — Ах, какое же сердце у тебя, человек Божий Алексей!»
Галина Сергеева
Фото: из свободных Интернет-источников
Ваш комментарий будет первым