В Доме Цыплаковых до 30 апреля можно было увидеть выставку картин нижегородского художника Дмитрия Юрьевича Ганина под названием «Искусство большой страны». Светлые и поэтичные полотна, воспевающие простор и красоту русской природы, будто разговаривали со зрителем, напитывая впечатлением, рождая философские размышления. Как живется художнику, работающему в классических традициях в современном мире и сохранится ли преемственность в русской живописи? Об этом – в нашем интервью.
– Дмитрий Юрьевич, расскажите немного о том, когда обнаружилась ваша тяга к живописи?
– Желание рисовать возникло у меня еще в детстве. Сколько себя помню, я всегда рисовал. Специально в художественной школе не занимался, а просто творил. Я ведь был советский мальчик – в хоккей, футбол играл.
Потом все-таки пошел в изостудию, а когда стало что-то получаться, педагоги посоветовали поступить в художественное училище.
– Что повлияло на ваше тонкое восприятие окружающего мира?
– Чтобы рисовать, не нужно быть художником: им можно быть в любом деле. Это состояние души.
Во мне что-то, может быть, и было заложено, но мне везло с учителями на протяжении всей жизни. Здесь все сошлось.
– Вы воспеваете красоту русской природы в классической традиции. Насколько сейчас тяжело быть живописцем, работающим по канонам, поддерживать их и передавать ученикам?
– Думаю, что сложно, и даже мне было всегда нелегко. Учась в Суриковском институте на первых курсах, я был авангардным. На тот момент это было хорошо: я мог имитировать какие-то вещи и считал, что они острые, интересные. В моем окружении такая позиция тоже поддерживалась.
А потом я понял, что занимаюсь не тем: ведь я же для себя рисую. И стал традиционным. Но с обращением к классике, сразу сузился круг друзей: остались самые близкие из них. То есть даже в 80-е годы прошлого века – это уже было неинтересно, появлялись новые веяния.
Студентам же я обычно так объясняю: нельзя строго следовать какой-то традиции: ведь все же живет. И если один человек изменяется, то тем более и все вокруг. Это с одной стороны. А с другой – почему я, современный человек, не могу так рисовать? Вопрос, кажется простым, но мне многие мои коллеги начинают рассказывать: что так, мол, писать уже нельзя.
– То есть как это?
– А вот так: «Сейчас так не рисуют», – учат люди, ничего в живописи не понимающие и не умеющие. Но они знают: тренд другой. Но я не для них пишу, а для себя рисую. Могу себе это позволить. И не думаю – классика это или нет: рисую так, как хочу. И в этом смысле я – свободен.
Как современным людям быть? Они и так во всем несвободны. И это не зависит от общественно-политического строя: мы вступаем в какой-то тоталитарный век. Все должны делать кем-то заданные вещи. И зачастую директора крупных музеев замешаны на каком-то авангарде, прогрессе.
– Дмитрий Юрьевич, давайте вернемся к студентам. Ваше мировоззрение влияет на ваших учеников?
– Влияние я какое-то, конечно, оказываю. Но не слишком стремлюсь. Сейчас студенты просто учатся рисованию. Причем все по-разному пишут, а я никакую манеру письма не навязываю. Но все же ориентироваться всегда нужно на лучшие образцы искусства, уметь видеть и опираться на знания, которые не уводят от истины.
Мои ученики из художественного училища дальше пойдут в институт. Что с ними там будет – я не знаю, учитывая поток информации. В этом смысле им сложнее и творить, и думать.
– По вашему мнению, искусство в нынешнее время коммерциализировано?
– С одной стороны – да. Но Освальд Шпенглер сто лет назад в своем философском труде «Закат Европы» вывел формулу, что с ростом цивилизации искусство приходит в упадок. К сожалению, это естественный процесс: комфорт растет, а культура падает. Он проследил эту черту на протяжении веков.
Сейчас художник – никто. Нужен какой-то пиар, и всем заправляют дизайнеры и коммерсанты.
– Как же сохранить традиции русской живописи, все ее богатое наследие?
– Сейчас все это не востребовано. Но все будет зависеть от людей – от голоса интуиции, а не расчета. Я не думаю, что все так детерминировано и придет к упадку. Хотелось бы, чтобы жизнь была какая-то живая.
Ведь в двадцатые годы прошлого века в России тоже был слом. А затем те же самые художники менялись. Кто-то считает, что они продались. Кончаловский, Машков были свободные люди. Если бы им это не нравилось, они бы уехали в Париж.
Люди меряют своими категориями: говорящие так – сами продаются. Что у них в головах, видно по искусству: если человек лжет, это сразу видно. Взгляните на портрет Гоголя работы Федора Моллера. Это на все времена и для всех народов.
– Пришедшие на вашу выставку отмечают, что в полотнах много воздуха, света и словно написаны знакомые места. Вам, наверное, часто об этом говорят?
– Они близки на уровне сюжетов. А то, что я рисую, в этом есть некий полисемантизм, какое-то философское осмысление пространства, мира путем написания пейзажей.
Например, Тютчев был поэт, но все-таки он философ. И был художник Саврасов. Он совершенно гениален Тютчеву в своих работах: но делал это в картинах, всего лишь рисуя.
– А еще ваши работы выполнены с виду легкими, простыми мазками, но из них выстраиваются полнота и гармония мира. Как это происходит?
-Иной раз идешь, видишь что-то, и вспоминается стихотворение Тютчева или Пушкина. И ты понимаешь, что это даже не иллюстрация, и вдруг из этого рождается картина, пробуждается из того, что ты вспомнил. Мы же не рисуем природу, мы передаем живые ритмы. Еще студентом я понял, что рисование это инструмент познания мира. Я так и живу.
Для кого-то классическая живопись выглядит скучно. Но красота открывается не сразу. Это как бриллиант и страз: первый – неяркий и имеет глубину, а стекляшка ослепительно блестит.
– Картины в каком-то смысле – ваши дети: в них вложена часть души. Не тяжело ли с ними расставаться, если ценители желают их приобрести?
– Я не коммерческий человек. Но бывает, а отсюда проблемы. Ты продал картину, не видишь ее, и тяжело. Иной раз я не продаю, даже если просят. Не могу расстаться с полотном.
– Чем притягательны для вас малые провинциальные города России, такие как Козельск?
– Я считаю, что учиться надо в столицах, а жить лучше спокойно в провинции. Именно ею сильна Россия.
Друзья-художники предложили мне организовать выставку в Козельске, где я уже второй раз: впервые со студентами случайно здесь оказались, проездом из Калуги. Тогда в Доме Цыплаковых проходила выставка Аркадия Пластова. И я это для себя отметил.
Периодически я участвую в совместных больших выставках: российских и московских. Там если не так повесят картины, то в общей массе они могут смотреться холодно и неинтересно. А здесь, в этом старинном здании, их видишь уже по-особому. Экспозиция получилась интересная, приватная и небольшая, но она милее, чем многие крупные: картины здесь живут.
Надеюсь, что я еще вернусь в ваш уютный город.
Беседовала Наталия Шеховцова
Фото: Василий Батурин
Ваш комментарий будет первым