Слово офицера

Памяти Василия Ланового

Во время работы в Москве я много раз виделся с Василием Семеновичем. В интервью он никогда не отказывал. Не потому, что «звездил» (звезды увеличивались только на погонах его киногероев), а потому, что считал обязанным рассказать зрителям и читателям о своих друзьях, коллегах, режиссерах. Таких было много – все же сыграл он почти в ста фильмах,  в его театральной биографии – десятки спектаклей.

Но я бы не стал отделять Ланового в кино от Ланового в театре. Он и сам сказал мне однажды, что если материал хороший, с драматургией и выписанными характерами, то даже в детективах он играет так, будто исполняет большую роль на сцене.

Есть такая профессия – быть художником. И неважно, где ты – на театральных подмостках, в кадре, или в общественной жизни.

А еще есть профессия – защищать слово.  Лановой и в этом был на коне.  О его служении слову я и хочу поговорить подробнее. Потому что о его знаменитых ролях и без меня расскажут сотни журналистов.

Василий Семенович никогда не скрывал, что слово в его жизни стало спасительным. Он – мальчик, постигающий правила жизни на окраине послевоенной Москвы – мог, как многие его ровесники, пойти по наклонной. Но однажды он попал на самодеятельный спектакль в местном ДК.

«И все, пропал казак!» — любил повторять Василий Семенович. Это он не про то, что замечтал тогда стать актером, а про мир слова, в который оказался безнадежно втянут.

На сцене тогда шел спектакль по мотивам «Приключений Тома Сойера». Так, западный журналист и писатель Марк Твен оказался главным вдохновителем для будущего русского актера и чтеца. У художественного слова нет границ. И потому, заметим в скобках, нет и врагов – отечественную классику обожают в «аморальной» Европе.

Марк Твен – вдохновитель, а та самая студия самодеятельности – его первое соприкосновение со словом звучащим.

«Мы там в 12-13 лет уже делали чтецкие программы, я в 13 лет читал Толстого. Это была удивительная прививка вкуса, литературного настоящего. И это осталось со мной на всю жизнь», — рассказывал мне Лановой.

О вкусе он обожал говорить. И любил поворчать о безвкусице: то вспомнит спектакль в Большом театре, где артист исполнял партию царя Дадона в форме маршала Советского Союза,  то рассказывал, как получил приглашение сниматься в сериале на 500 серий, хотя драматургии там не тянула и на одну. 

«Идиотизм», — ставил диагноз массовой культуре Лановой. И через паузу добавлял: «Глупость несусветная». По этой же причине он редко снимался в сериалах и все реже ходил на спектакли в чужие театры.  И по этой же причине последние тридцать лет своей жизни он посвятил защите русского художественного слова.

Это была большая война киноофицера Ланового с реальной властью. И в этой войне актер проиграл.    

В начале девяностых – Василий Семенович красиво называл это время «первыми годами нового летоисчисления России» – возникла идея создать театр «Слово».  Лановой ходил по всем инстанциям,  писал письма.  Его долго не слышали, потом –  челове-то знаменитый и заслуженный – все же пообещали помочь.

«Но мне сказали, вот ты сначала по разным сценам помыкайся, почитай здесь, там, а через годик-другой мы, может быть, что-нибудь придумаем. И  в то же время они налево и направо раздавали театры бог знаем кому. А для русского художественного слова не нашлось места», — вспоминал Лановой.

Я хорошо помню этот разговор. Мы сидели в мемориальном кабинете легендарных главрежей Театра Вахтангова – Симонова и Ульянова. Зелёное сукно, массивное дерево, зелёный абажур на медной ножке, ещё один – с бахромой,  старинные часы, пожелтевшие книги и журналы, глянец которых ещё щедро делился запахом дорогой типографии… Это была его атмосфера. Но в  тот наш разговор он чувствовал себя неловко даже здесь. И – я такого ранее не замечал – не мог подобрать слов.

«Не получилось… Для слова не дали театр! А  ходить нищенствовать по чужим залам… Я сказал: «Ну, тогда, ребят, гуляйте». Гуляйте! А театр мог бы быть и сейчас. Но…» — тяжело вздыхает.

Лановой, конечно, не сдался. Прививка вкуса действует вечно. Он стал самостоятельно  ездить по стране с чтецкими концертами. Со сцены «проповедовал» словами Толстого, Пушкина, Лермонтова, поэтов и писателей Серебряного века.  Обожаемых им Гумилева, Ахматову, Цветаеву…

И до самой пандемии он собирал полные залы. Не брезгуя провинцией, не требуя огромных гонораров…

«Это для меня не менее важно, чем лучшие роли в театре», — признавался  Лановой.

А еще (это мало кто знает) Василий Семенович возглавлял кафедру художественного слова в Театральном институте имени Бориса Щукина. С офицерской строгостью – роли отложились на  характере – он требовал от студентов  любви и преданности к великой литературе.

«Я с самого начала сказал: «Ребята, будем обучаться по русской классике». Мне Сергей Федорович Бондарчук в свое время рассказывал: когда он пришел с войны, то Сергей Апполинарьевич Герасимов, занимаясь с ними, говорил, что только  классика воспитывает человека и актера. Только классика!»

«Вообще, русским актерам свойственно рвать сердце, рвать душу, а души не может быть, если актер не знает Достоевского, не знает Толстого, не знает Чехова», — говорил Василий Семенович и сожалел, что сегодня артисты и зрители не готовы к глубине, всем подавай «полегче».

Чем дальше, тем ему было всё тяжелее дышать и творить в этой пошлости и клюкве, среди пафосных и лицемерных фраз, которые, по сути, ничего не значат, которые не громче тишины.

Ему было невыносимо от того, что все великое и настоящее оказалось никому не нужным. Тяжёлым грузом.

И вот он ушел. 

К Началу, которое есть Слово.

А мы остались. Гулять.

Максим Васюнов