Писатель и очевидец ГКЧП Владимир Барышев накануне годовщины августовских событий 1991 года размышляет о том, почему российский триколор в одночасье сменил советский стяг.
События назревают
Я никогда не писал воспоминаний по одной простой причине. Разделяю мнение ученых мужей, которые считают, что наша память устроена так, что не дает из прошлого подлинных картин бытия, а предлагает нам вместо них воспоминание о воспоминании. Память расцветает, грубо говоря, сплетнями, каменеет в легендах и обрастает плесенью несбывшихся надежд.
Тем не менее, сегодня рискну вспомнить, что вспомнится. Есть повод: круглая дата. Прошло три десятилетия с момента августовского путча ГКЧП и распада СССР (декабрь 1991 г.) – страны, в которой большинство из нас родились. Потому что все, кому сегодня за 30, родились в другой стране. Стране, которой нет на карте.
В 1982 году умер Брежнев. Москву шатнуло: что теперь будет? Так привыкли к размеренности и определенности своего жития, что вздрогнули в одночасье. Конечно, это не Сталин, но к нему тоже привыкли, прикипели душой. Лозунг «нам ничего не надо, у нас все есть» доминировал в умах обывателей.
В ту осень я был у своего приятеля-москвича на его свадьбе свидетелем. Именно этот вопрос, что будет, услышал от жениха, и его широко открытые глаза (или широко закрытые, как в одноименном фильме Кубрика) на мгновение застыли в тревоге. Что могло вот лично с ним, женящимся в 20 лет, случиться? Разве что развод, но в этом случае и Брежнев никому не давал гарантий.
«Ничего не произойдет – пожал я плечами. – Только то, что выдумаем сами». В то время я много читал и засыпал с томиком индийской философии, так что особо за будущее не волновался.
А между тем оно неотвратимо шло нам навстречу, это самое будущее. Сначала перестройка от Горбачева, возглавившего страну после череды смертей престарелых генсеков, потом его же гласность, вскрывшая канализацию всей страны. Наружу полезли вся грязь и вонь, накопившиеся в период правления коммунистов, но такое происходит с любой системой, когда она агонизирует, и потому спровоцированный выброс отходов только усугубляет ситуацию и ускоряет (тайный смысл еще одного горбачевского термина: ускорение) кончину без того разлагающегося в отведенном ему времени строя.
– Почему вы не вступаете в партию? – спросил меня первый секретарь райкома, посетивший редакцию, в которой я тогда работал.
В то время большинство секретарей из провинции пародировали Горбачева, как могли. Они не только посещали тех, о ком раньше даже не вспоминали, но и говорили с людьми в той интонации, которую вывел на арену власти Михаил Сергеевич. Это было прикольно.
– Считаю себя недостойным, – ответил я двусмысленной фразой, принятой тогда для ухода от ответа, но тут же добавил. – Впрочем, если партия обещает выделить мне квартиру, могу подать заявление.
Моя наглость, вопреки ожиданиям, получила на тот момент уважительное одобрение.
– Я подумаю, – заявил первый. – Нам нужны идеологические работники.
Но партия уже разваливалась на глазах, будучи частью строя, если не платформой, и секретари готовили для себя отход на демократические позиции. Им оставалось совсем немного, и они это знали. Чувствовали своим пролетарским чутьем, наверное.
Когда пришел зеркальный 1991 год, коммунисты встретили его в полной боевой готовности.
Павлов день
Страна помнит своих героев по их подвигам. «Какое время на дворе, таков мессия». Кажется, это Вознесенский о Высоцком, которого сейчас изучают в школе, а при Брежневе слушали больше по подвалам. Страховка от сексотов, никто не хотел неприятностей по жизни.
Но мы сейчас не о мессиях, не о мятежных поэтах, мы – о Павлове. Два его подвига запали в душу народа прямо в день и час их совершения. Скорость, достойная книги Гиннеса, где собраны все безумства человечества последнего времени.
Кто такой Павлов? Он вошел в историю страны как экономист с большими идеями. Министр финансов и премьер-министр СССР. Первой великой идеей Павлова, ударившей молнией по стране, стал так называемый «обмен купюр».
22 января вышло распоряжение об изъятии банкнот в 50 и 100 рублей в отведенные для этого три (!) дня и замену их на купюры нового образца. При этом Павлов заверил, что денежной реформы не будет.
В ночь после объявления распоряжения в Москве отключили линии телефонной связи. Неожиданное изъятие из обращения банкнот в 25 рублей добавило шарма в указ. Мы узнали, что некие жулики вовремя подсуетились и совершили вброс фальшивок этого номинала.
Ирония была в том, что именно такими купюрами выдали людям последнюю зарплату. Теперь их тоже надо было обменивать в Сберкассах с обоснованием источника получения и с ограничениями в суммах обмена. Снятие денежных средств с вкладов в Сберкассах также ограничили в суммах и сроках.
Эффект драконовых мер оказался никаким для экономики, но народ всколыхнулся. Ноу-хау Павлова привели к значительному ажиотажу и росту недовольства властью. Впрочем, те, у кого деньги были, знали обо всем заранее, а среднестатистический трудяга жил на свои 200-250 рублей от зарплаты до аванса. Менять ему было нечего. Цифры о средней по стране зарплате в то время 550 рублей появились в СМИ уже в другом тысячелетии.
Именно в пределах 250-ти со всеми наворотами в виде гонораров и премий выходило тогда и у меня. Газета была другая, зарплата та же, еще застойная. Сейчас вот, 30 лет спустя, совсем другое время, а напрашивается прежний слоган: «Выживали, выживаем и будем выживать». Жить пока у нас не получается…
А тогда, в 91-ом, гений Павлов не успокоился на достигнутом, и вскоре нашел новый ход конем на благо народа. Надо ли говорить с каким восторгом встретили этот ход люди, узнавшие весенним днем 2 апреля (1-ое пропустили по случаю Дня дурака), что продукты питания первой необходимости выросли в цене втрое? Продовольственные товары не отставали. Чтобы теперь на тебе красиво сидел скромный п/ш костюмчик, месячный заработок за него ты должен был отдать. В целом до конца годы цены выросли примерно в 8 раз, и народу было уже не до того, как называется страна, в которой его бросили на произвол судьбы.
Цены формировал рынок, оголтело ворвавшийся на базарные площади в рубище из доллара, а смертные стояли в очередях за хлебом, который отпускали по карточкам, часами. Такого не было со времен войны, причем коснулось это не только глухой провинции, но и столицы.
Недовольные условиями труда и его оплаты шахтеры вышли на массовые забастовки. Их требования были не столько политическими, сколько бытовыми. На производстве и в жизни не хватало возможности удовлетворить элементарные потребности, начиная с дефицита мыла в душевых и продуктов в магазинах.
Шахтер выходит из забоя черный как смоль. Я 20 минут пробыл на глубине передовой шахты «Подмосковная» и вылез оттуда негром. Кожа под одеждой тоже была не моей. Всего-то сделал пару снимков и задал несколько вопросов парню с отбойным молотком, согнутому в три погибели на своем рабочем месте в черной каменной дыре, освещенной одним налобным фонарем добытчика.
Мне, как корреспонденту областной молодежки, мыло тогда выделили, иначе первый же постовой остановил бы меня в Туле и потребовал документы. Вид шахтеров, вылезающих из забоя, это массовка для фильма о дебрях Африки. Эти ребята физически круче Халка, за смену выкладываются по полной. На забастовку их можно толкнуть только напрочь обесценив их труд.
Что творилось в стране в канун того рокового лета вспоминать больно и горько, а забыть не получается. Я лишь коснулся самых общих вопросов, которые тогда затронули всех.
И вот наступил апофеоз смуты нового времени. Как водится, по принципу: «Король умер, да здравствует король». Август 91-го. Так его звали и под этим именем он вошел в историю.
Хроника событий глазами ротозея
Что я тогда знал о происходящем в стране? Трудно поверить, но ровным счетом ничего.
Жил я тогда в красивом уютном месте, практически на берегу Оки, близ турбазы «Велегож» и усадьбы «Поленово». Курортная зона. Люди туда отдыхать приезжали, а я там работал. Корреспондентом в местной газете.
У меня была семья, молодая жена и ребенок. Жили просто и просто жизни радовались, улыбались друг другу и строили какие-то планы на отпуск. Как все.
Пока однажды, против нашей воли, не попали в параллельный мир. Просто включили перед сном радио и услышали, что в Москве танки. Бронетранспортеры пугают прохожих, те строят баррикады, а на улицах идет стрельба.
Мы с женой переглянулись и, ошарашенные новостями, помолчали с минуту, после чего мне неудержимо захотелось в райцентр на площадь зданий исполкома и райкома партии. Любопытство разжигало такое, что не остановить.
Так ночью я оказался в пустынном городке, держа направление к райкому и по пути пугая дворовых собак за заборами. Не привыкли они к ночным прохожим.
Городок уже спал и видел сны, но на райкомовской площади уличные фонари горели на полную мощность, освещая развивающиеся флаги СССР над главными зданиями. Окна райкома тоже полыхали светом, все до одного.
Я понял, что в стране действительно что-то происходит, и призадумался, что бы это могло быть. Неужто опять революция? Если так, то кто теперь красный, кто белый, и на чьей стороне я? И почему я ни хрена не разбираюсь в политике, будучи членом Союза журналистов, то есть, имея за плечами некоторый профессиональный опыт?
Решив дать небольшой круг по городу, я пришел обратно на площадь и снова осмотрелся. Тот же яркий свет во всех окнах и на площади. Решают, видимо, на чьей они стороне, подумалось мне, но тут я понял, что там все уже решили. Над зданием райкома развивался российский триколор, занявший место красного флага. Да здравствует Россия!
Я дал еще круг, выждал время, и после прогулки с нетерпением снова взглянул на флаг. Он был красным! Не отдадим СССР!
Решив больше не искушаться видениями, я отправился домой спать, а когда утром пришел на работу, флаг снова стал российским. Где я нахожусь?
Редактор газеты был в отпуске. Замещал его бывший комсомольский вожак Витька, провозглашенный недавно журналистом.
– Мы с кем, Витя? Давай я доеду до Москвы и все узнаю, – предложил я ему.
– Давай! Топай прямо до набережной, к Белому дому. Там все происходит. Полоса твоя.
От нас до столицы сотня с небольшим километров, прямая электричка. Пара часов, и я выхожу из метро «Краснопресненская»…
С выхода метро народ идет к Белому дому. В основном молодежь и люди пожилые, больше старушки. 35-45 лет – мимо, я их не вижу. Лица у людей светятся. То ли солнце в ударе, то ли духом окрепли. В глазах надежда. Или мне все это кажется?
Народу туча. На правительственной площади действительно заграждения и баррикады из металлического лома, арматура и военная техника вперемешку. Люди расположились кто как, присаживаются, где стоят. Вокруг снуют бабушки с ковриками и пирожками, предлагают защитникам Белого дома то и другое. Даром, конечно. Они ведь защитники.
Ну да, на другой стороне ГКЧП. Те хотят прежней власти, жесткой руки. Коммунисты. Ельцин тоже коммунист, но свой. Такие разговоры…
Активно вспоминают игры разума Павлова, цензуры в воспоминаниях нет. Узнаю, что опоздал на бенефис Руцкого. Вон на том БТР, справа, он час назад исполнял частушки, с картинками. Интересно, была ли у него в руках балалайка?
Ощутима легкость на сердце. Защитники выглядят радостными, бабушки – востребованными. На трибуне вдалеке актер Басилашвили говорит о свободной России. Смотрится он лучше, чем его последователи, Шварценеггер и Зеленский, но об этих никто еще не знает.
Надышавшись воздухом свободы, наслушавшись новых сплетен и анекдотов, я покидаю площадь и иду пешком к «Московским новостям». Там вывешивают меняющуюся хронику событий прямо на закрытых дверях редакции. СМИ не работают, все новости здесь. Дожидаюсь, когда возле листочков хроники никого не будет, сдираю их с двери и сую в карман. Зачем? Реликвия!
Еще брожу по Москве, захожу к знакомым и определяю ситуацию в стране как нормальную. В том плане, что все идет, как идет, а повлиять на ход событий мы не можем. Мой вопрос, с кем я сам, остается открытым…
ГКЧП. Про Павлова я уже все сказал, других вообще не знаю. Видел как-то живьем Стародубцева, да и то издалека. Запомнилось, как колхозный барин кроил районы, забирая у них лучшие земли в свое хозяйство. И его техника, самая передовая в стране, доставленная из ненавистных ему капстран. Не хочу ГКЧП.
Горбачев, похоже, уже никто, маленький лысый человек без ядерного чемоданчика. Говорят, чемоданчик забрали себе путчисты. Слово «путч» мне не по душе, Горбачев просто ни к чему. Кушает себе фрукты в Крыму, а я тут консервы с трудом добываю для маленькой дочки. Семь магазинов прошел в арбатских подворотнях, чтобы найти перловку с мясом. Нашел – и счастлив.
Статью мою дали в номер, прокатило. В ней я утверждал, что в стране все нормально, а что такое «нормально» для меня, вы уже знаете… Всяк сверчок знай свой шесток. Серые начинают и выигрывают. Свой Ельцин мне не кум.
Будем жить и надеяться на лучшие времена. Что еще остается? Каша есть, водочные талоны можно обменять еще на продукты. Перебьемся, не сорок первый!
… Так вот и перебиваемся дальше, я перебиваюсь. Уже 30 лет. Если вспомнить Моисея, то нам осталось десять. Он свой народ водил по пустыне 4о лет в ожидании полного забвения прежней жизни. Потому что новое поколение станет совершать прежние ошибки с новым энтузиазмом, полагая, что идет по пути прогресса, которого не существует.
Когда вымрут последние из могикан, свидетели тех памятных времен нашей памятной и радостной молодости, полной любви и надежд, мир станет иным. Колесо жизни свершит свой круг, и начнется новый.
Не пора ли взять жизнь в свои руки и начать строить ее разумной и справедливой, в которой нет места равнодушию, а поступки людей определяет любовь? И нет баррикад, разделяющих свой народ.
Владимир Барышев
Ваш комментарий будет первым