Девяностолетие поэта – это так внушительно, что не все и поймут. Чтобы почувствовать возраст Станислава Куняева, можно напомнить: он родился, когда еще не умер его земляк Константин Циолковский. И даже смутно помнит, как торжественно прощались с космическим гением, – Стасику было тогда три года. А сейчас Куняев едва ли не самый знаменитый калужанин после Циолковского.
Парадокс – но стоит лишь произнести его имя, и совершенно предсказуемо услышишь: для одних он – крупная фигура русской литературы ХХ века, а для других – непримиримый ретроград, отчаянный противник всяких веяний прогресса. Имя поэта Станислава Куняева вызывает сильные эмоции. В чем дело, почему?
Куняев, между прочим, вышел из шестидесятников. В те времена со многими – и с Евтушенко, Окуджавой, Вознесенским – он, если и не числился в близких приятелях, то все-таки пути их творческие постоянно пересекались. И стартовали практически одновременно, и собирали аудитории, и делили журналы, и ездили куда хотели и когда хотели.
Евгений Евтушенко вспоминал в своих мемуарах историю: однажды он, Куняев, Окуджава и Рождественский – собрались на четверых в писательскую поездку в Швецию. Но Окуджаву отказались выпустить за границу КГБ. И вся четверка лихо заявила: если Булат не поедет – не поедет никто. Скандал? Опять на Западе раздуют? Приятелей решили все-таки отправить. Кто еще мог позволить себе так смело «шантажировать» могучий КГБ, если не шестидесятники? «Поэт в России больше…» – и позволено им было больше.
А у Куняева на этот счет есть собственные строки – их цитируют без кавычек, не помня автора. «Добро должно быть с кулаками» – это на самом деле он написал.
Однажды Куняев, уже признанный поэт, гостил в Калуге у мамы. Видит – кино снимают. В актере, загримированном под великого ученого, под париком, бородой и шляпой, показалось что-то знакомое. Пригляделся – мать честная, Евтушенко! Фильм назывался «Взлет» – слово, которое шестидесятникам было так близко и понятно: ощутили на себе.
Но время пробежало. И дорожки у Куняева со многими шестидесятниками в конце концов не столько разошлись, сколько – совсем по Циолковскому – разлетелись по разным планетам. Здесь стоит вспомнить, может быть, как в сороковых годах ХIX века бывшие соратники и вольнодумцы, приятели по философическим кружкам категорически расстались: Константин Аксаков приезжал к Грановскому, обнял и со слезами на глазах признался – дальше им совсем не по пути. Западники разошлись со славянофилами – так что это давняя история, витиеватая и сложная: замечу, вопреки иллюзиям, как раз славянофилы куда реже западников бывали обласканы властями еще с тех времен. Почему? – история отдельная. Шестидесятники же, разойдясь по разным полюсам, стали выплескивать друг на друга столько желчи, упреков, неприятия, на грани ненависти, что на этих «минах» подрывались целые журналы, дружбы и союзы.
Как же так? Пару лет назад, записывая телеинтервью с Куняевым, я спрашивал его об этом. Дело было в редакции журнала «Наш современник», который он возглавляет уже сказочные тридцать лет и три года. Помню, мой собеседник обернулся на иконы, на портреты писателей-почвенников, на книги в своем кабинете, прислушался к шуму за окном (там гудел Цветной бульвар), наконец сказал со страстью: «Я их всех презираю» – и стал объяснять, почему. В девяностые и в перестройку многие из литераторов, что прежде получали, казалось, все – награды, премии, загранпоездки и госдачи, что клялись в верности прежним идеалам – вдруг моментально перелицевались. Обличали то, что воспевали вчера. Сделались истовыми либералами и западниками. Он увидел в этой перемене конъюнктуру – и не простил им. И они, тоже поэты, тоже видные, не простили ему, что он, как стали говорить – «махровый почвенник». Он предъявлял им счет и возлагал ответственность за разрушение страны – они в ответ его назвали «сталинистом».
Чего еще не простили Куняеву? Шестидесятники старались «молодиться» и бежать за временем – а время стало ускользать от них. Чтобы поэт остановился – тоже нужно мужество. Куняев смог, остановился, перестал писать стихи. «Почувствовал, что написал все. Все чувства, которые были, все мысли, все знания, весь темперамент я вложил в поэзию сполна. Писать дальше – будут одни ремейки на себя… Ну что же, с водкой многие поэты завязывали, с наркотиками завязывали. А со стихосложением до сих пор никто не завязывал – я первый!»
По крайней мере, ни один из оппонентов не скажет, что старик Куняев исписался. Хотя какой он старик! Интервью мы снимали часа два, под жаркими софитами, без передышки. Спорили, он терпеливо слушал меня, мальчишку, и пытался переубедить. Я понимал: ага, вербует в «сталинисты». А потом налили коньяку – и снова часа два проспорили. В итоге он был как огурчик – та же реакция, ирония и страсть. Он вспоминал свое хулиганское детство, похождения и приключения послевоенного пацана – с тех времен осталась у него привычка: бить – наотмашь, и не только словом. Бросив писать стихи, Куняев все оставшиеся силы отдал публицистике и мемуарам – в них он беспощаден и к эпохе, и к себе.
Тогда Куняев вдруг признался, что переосмыслил строчку про добро с кулаками. Не рифмуется она с христианством. Спрашиваю: вы верующий? – отвечает: да, значительная часть души уже переродилась.
Но тут же вспомнил, рассказал мне, как увидел в телевизоре донбасского ополченца, тот убегал под канонадой от расспросов назойливого репортера. А потом внезапно остановился и в камеру процитировал со всей куняевской злостью то самое четверостишие, где про «добро должно быть с кулаками».
Спрашиваю поэта: счастливы были в ту минуту? Отвечает искренне: конечно, это же как орден получить! Нам показалось: это тост.
… На днях, накануне 90-летия, Станислав Юрьевич был удостоен ордена «За заслуги в культуре и искусстве», указ подписан президентом. А 28 ноября писатель и поэт проведет свой юбилейный вечер в Центральном доме литераторов. Наверное, кого-то удивит, но все билеты на встречу с Куняевым в ЦДЛ давно разобраны. В редакции журнала «Наш современник» тоже разобрали все пригласительные. Заглянувший в приемную писатель Александр Сегень пошутил: «Вот времена настали, на Киркорова билетики бери не хочу, а на Куняева не достанешь».
ДОСЛОВНО
Три стихотворения Станислава Куняева:
***
Добро должно быть с кулаками.
Добро суровым быть должно,
чтобы летела шерсть клоками
со всех, кто лезет на добро.
Добро не жалость и не слабость.
Добром дробят замки оков.
Добро не слякоть и не святость,
не отпущение грехов.
Быть добрым не всегда удобно,
принять не просто вывод тот,
что дробно-дробно, добро-добро
умел работать пулемёт,
что смысл истории в конечном
в добротном действии одном –
спокойно вышибать коленом
добру не сдавшихся добром!
1959
***
Швеция. Стокгольм. Начало мая.
День Победы. Наше торжество.
Я брожу, ещё не понимая
в иностранной жизни ничего.
Вспоминаю Блока и Толстого,
дым войны, дорогу, поезда…
Скандинавской сытости основа –
всюду Дело. Ну, а где же Слово?
Может быть, исчезло навсегда?
Ночь. Безлюдье. Скука. Дешевизна.
Этажи прижаты к этажу.
Я один, как призрак коммунизма,
по пустынной площади брожу.
1966
***
Непонятно, как можно покинуть
эту землю и эту страну,
душу вывернуть, память отринуть
и любовь позабыть, и войну.
Нет, не то чтобы я образцовый
гражданин или там патриот –
просто призрачный сад на Садовой,
бор сосновый да сумрак лиловый,
тёмный берег да шрам пустяковый –
это всё лишь со мною уйдёт.
Всё, что было отмечено сердцем,
ни за что не подвластно уму.
Кто-то скажет: «А Курбский? А Герцен? –
всё едино я вас не пойму.
Я люблю эту кровную участь,
от которой сжимается грудь.
Даже здесь бессловесностью мучусь,
а не то чтобы там где-нибудь.
Синий холод осеннего неба
столько раз растворялся в крови –
не оставил в ней места для гнева –
лишь для горечи и для любви.
1969
Максим Васюнов, «Российская газета»
Ваш комментарий будет первым