«Если я увижу человека с тяжёлым ранением, я его сфотографирую». Друг Козельска и нашей газеты, известный фоторепортер Павел Волков – о том, как не «зачерстветь» на войне, как ретушь искажает реальность и можно ли спасти чью-то жизнь с помощью снимка 🌟

Он смело говорит о том, о чем другие привыкли молчать и находит красоту даже, казалось бы, в самых мрачных историях. Его работы опубликованы в New York Times, Der Spiegel, The Washington Post, Harper’s Magazine, Rolling Stones, LUI Magazine и других изданиях. Фотографии Павла Волкова популярны не только за рубежом, но и в России. Это потому, что они – не мёртвый глянец, а фотоистории, где затронуты острые социальные проблемы. Например, серия работ «Феникс» рассказывает о мальчике Лёше, который чудом уцелел после того, как его бросили в печь и теперь, подобно диковинной птице из мифов, воскрес и учится жить заново. Кроме того, Павел Волков стал свидетелем событий, которые происходили на Майдане в 2013–2014 годах. Их он тоже запечатлел в цифровой (и не только) памяти. Он хорошо помнит историю знаменитого Кевина Картера и то время, когда плёнку нужно было стоически проявлять, а за один хороший кадр – буквально голодали. Это монолог человека, который привык рассказывать о других, а сегодня – рассказал ещё и о себе.

Все фотографы – абсолютно разные. У них разная мотивация, разные ситуации и разные снимки. Я видел много «типажей» и не сказал бы, что у них есть какой-то общий знаменатель. У каждого – свои подходы, задачи. Визуальный язык – тоже разный.

Я фотографирую выборочно. Если это большой проект, то и выбор достаточно серьёзный. Я ищу людей, интересные явления и присматриваюсь, «прицеливаюсь». Иногда понимаю, что это не моё и отказываюсь.

Раньше я был такой классический «репортажник»: мне надо было, чтобы везде всё прыгало, бегало, летело куда-нибудь, а я должен куда-то на вышку залезть и это сфотографировать. Сейчас всё очень смешалось – смешался репортаж, портретная фотография, арт, документальное фото. Это огромный котёл, в котором всё варится. Я вот смотрел свои съёмки с Карабаха и понимал, что здесь у меня такой классический портрет, тут можно сказать, что это – пейзаж; здесь – натюрморт, а здесь – вообще какая-то «предметка». Всё это смешивается для конечного результата. А цель у меня одна: гуманизм. И донести до людей, что порой мы творим, что вообще происходит.

Наверное, сейчас мой любимый жанр – это портрет. Из моего кадра всё больше уходит динамика, я стараюсь сосредоточиться на какой-то психологии человека: не что он делает, а какой он. Все эти действия можно оставить за кадром, ведь когда мы показываем человека, его суть, то примерно представляем, каких поступков от него можно ожидать.

Я могу «вывозить» такие вещи, но не могу «вывозить» студию, свадьбы – это просто скучно. Скучно до безумия. Так, что я делаю плохо. Тем не менее, когда я снимаю какие-то социальные вещи, то понимаю, что очень сильно отдаюсь этому.

Люблю чёрно-белые фото, но всё это – ситуативное. Так как я больше социальные темы снимаю, здесь чб больше подходит. Если на фотографии присутствует цвет, то он всегда должен быть чем-то обоснован. Иногда этого обоснования просто нет. Но есть у меня и цветные фотографии. Я очень люблю цвет. Просто всё должно быть обосновано. У меня есть история про парня с ожогами. Называется «Феникс». Абсолютный цвет. Яркий, насыщенный. Вот, Лёша.

Сейчас у меня про него другая абсолютно серия, в другом ключе. Он уже не один. Новый для меня формат: работа с двойными портретами. Взаимодействие человека с внешним миром, с другим человеком – это намного сложнее и намного интереснее. Тем не менее, это история про того же парня. Так как я снимаю не какие-то короткие репортажи, а истории, над которыми работаю большое количество времени, бывает, несколько лет. Есть вот какой-то герой, ты с ним поработал, что-то про него сделал, а потом ты с ним общаешься – и снова какие-то мысли возникают. Типа: «О, слушай, давай ещё доснимем!»

До этого, ещё в школе, у меня был плёночный фотоаппарат. Собственно, всё моё фотографирование на плёнку закончилось тем, что я «исфотографировал» две плёнки, которые мне подарили на День рождения вместе с этим фотоаппаратом. И всё. Потому что денег на плёнки не было, а проявлять – дорого. Печатать – тоже затраты. Поэтому всё так и ушло.

Потом у меня умерла бабушка. Это не красивый миф, так действительно сложилось. Когда мы убирали квартиру, то нашли несколько конвертов: один конверт был папе, другой – мне. Там, знаешь, такая фраза была…что-то вроде: «Любимому внуку – на будущее». Вот. Там лежали деньги. Для меня это была довольно большая сумма – даже по тем временам, 30 тысяч. У меня тогда зарплата была – двадцать. И это я её ещё не получал, был на испытательном сроке. Я только устроился на работу более-менее нормальную. Я был выпускником нижетагильского колледжа, только вставал на «самостоятельные лыжи».

Родители сказали, что деньги нужно положить в банк в память о бабушке. Но эти деньги попали мне в руки, и я вроде бы должен был положить их в банк, а у меня просто так вот всё переклинило.

И я такой : «Нет, всё!» – и просто пошёл в этот же день купил себе «зеркалку». Моё «будущее» началось с этого момента.

Я бы не называл это любовью к фотографии – это любовь ко всему визуальному. Моя мама – художник, и она работала в нижетагильском фонде художников. В 90-е эта контора выполняла функции рекламного агентства, потому что не было широкоформатной печати, да и вообще печати не было. Если городу нужно было какое-то мероприятие, шли в Фонд художников, и там рисовали плакаты, большие вывески и так далее. Я тусовался у мамы в этом Фонде художников очень много. Это было старое двухэтажное здание. Ты идёшь – и сплошные кабинеты: влево, вправо… Там всякие скульпторы, художники, живописцы. С детства я всё это очень любил. Мама постоянно давала мне краски и бумагу, потом я уже познакомился с дядьками, которые рисовали – они тоже давали мне краску и бумагу. А фотоаппарат – тут нажимаешь, и картинка сразу. Не надо долго рисовать. Нажал – результат. И это мне очень нравилось. И всё. Я пошёл просто на улицу – фотографировать. Мне нравился сам процесс. Я просто бездумно нажимал кнопку – и кайфовал от того, что на цифру ты можешь снять много, что это не стоит никаких денег, что ты просто идёшь и фотографируешь. Единственное, нужно аккумулятор зарядить. И всё. Потом всё как-то по цепочке начало развиваться.  Я работал инженером криогенных систем. Это связано с жидким азотом, прибыльная и сложная отрасль. Я начал в ней работать, но в какой-то момент понял: надо всё менять. Увольняюсь. Уезжаю из Екатеринбурга в Петербург.

Я поступил учиться на фотофакультет Гальперина – известное в Питере место в плане фотожурналистики. Учился там два года. Я был, на самом деле, такой бедный студент, который перебивался не пойми чем, а в один момент понял, что у меня нет денег. Вообще. Ни на что. Пошёл работать на стройку. Копал ямы под фундамент, были такие ситуации.

Но учеба мне нравилась. Я понял, что попал в свое место. У нас был хороший куратор, который с нами был два года, была талантливая крутая группа,  и тут уже получалась некая «учеба в учебе»: мы шли на лекцию, лекция заканчивалась – и мы шли в соседний бар, складывали вместе столы – и на этих столах складывали кучу фотографий, кто что снимал, кто что делал. Мы вместе «варились» в этом соку. Я считаю, это тоже процесс обучения – внеклассный, но не менее важный, потому что мы учились друг у друга. Каждый из нас был такой верующий в фотографию и фотожурналистику, у каждого был свой стиль. Мы смотрели друг на друга и понимали, что можно сделать так, а можно – по-другому. Опыт накапливался и накапливался. Так что учеба была крутой. Я даже расстроился, когда она закончилась. Очень. Кстати, многие ребята и сейчас работают фотографами.

А со второго года обучения я начал фотографировать и зарабатывать этим: начали появляться газеты, с которыми я работал. В какую-то газету меня «сосватал» куратор, какие-то я сам нашёл, и, в принципе, уже к окончанию фотофакультета я был уже такой полноценный фотограф, который работал в СМИ – в нескольких, правда, фрилансером. Но, тем не менее, я уже зарабатывал фотографией. Это был тот момент, к которому я очень долго шёл.

Сильной цветокоррекцией я тогда не занимался. Особо не занимаюсь и сейчас – то есть, я знаю какой-то определённый минимум, но считаю, что если фотография хорошая, если она тебя прям «лупит», то обработка лишь на несколько процентов её «подгоняет». Можно там выделить основные моменты, но всё равно, повторюсь, если фотография – хорошая, то все эти моменты на ней уже есть. Они уже есть в кадре, они прописаны за счёт сюжета. Обработкой ты просто, скажем, для вкусной конфеты ещё и упаковку делаешь хорошую. Но не забывай, что конфета уже должна быть вкусная.

По правилам фотожурналистики, сильная ретушь вообще запрещена – мы не можем себе позволить менять ту реальность, в которой мы фотографируем.

У меня есть опыт военных командировок, но я не считаю себя военным фотографом. Просто фоторепортёры всегда такие «многостаночники»: есть война, тебя на неё посылают.

Мне позвонили. Сказали: «Едешь на войну. Завтра вылет». Я сказал: «Окей, хорошо». Допустил, конечно, массу ошибок – не успел полностью собраться. Нужно понимать, что в таких местах ты можешь оказаться один, без электричества, вай-фая, черт знает где, в окопе. Не дай Боже что-то похуже случится. Ты должен брать с собой необходимые вещи, чтобы какое-то время автономно существовать. Я взял аптечку, из техники – кучу аккумуляторов, флеш-карт. Обязательно взять средства защиты, которых как раз-таки у мня не было. Грубая ошибка. Защита – бронежилет и каска, подлокотники, наколенники, это минимум. Кто с собой резиновые сапоги постоянно возит, кто-то – ботинки. У каждого фотографа – свой «кейс». Мне вот, например, нужны кроссовки, потому что в них легко бегать.

Рядом со мной убили человека. Не могу сказать, кто это был. Работал снайпер. По людям. Это была окончательная точка: «Теперь я точно понимаю, где нахожусь».

Это было на Майдане. Расстрел на Грушевского. Я действительно понял, что это всё – вообще не шутки. Не игры в «стрелялки» и беготню. Здесь действительно умирают люди.

Всё, что я до этого видел, была прелюдия. Когда я видел это вдалеке, слышал, что что-то кого-то бьёт, что кто-то страдает…это иначе воспринимается. А когда это случилось рядом с тобой – осознание было совсем другое. Когда случился этот выстрел, и рядом со мной, буквально в двух метрах, упал человек, я не сделал фото. Не было такой цели. Я убежал со всеми в укрытие. Его сфотографировал мой друг.

Потом я ещё приезжал на Майдан, когда всё закончилось. На местах, где убивали людей, ставили фотографии и свечи. Я подошёл к этому месту, посмотрел на этого человека: этот парень был старше меня буквально на три года. Программист из Львова. Это – самое эмоциональное.

Знаешь, это такой вопрос, который всегда ребром стоит у фотожурналистики как таковой. Когда мы видим смерть, кто-то её снимает, кто-то – не снимает. Вот, например, Пулицеровская премия Кевина Картера. Он снял кадр «Голод в Судане», где маленький ребёнок лежит, а рядом – грифон. И вот грифон этот ждёт, пока ребёнок умрёт от голода, и его можно будет съесть. Фотограф сделал этот снимок, не вмешался в ситуацию. Но потом из-за этого снимка в тот регион последовала огромная гуманитарная помощь. Из-за одной фотографии. То есть, по сути, он спас очень много жизней. Но, тем не менее, фотограф покончил с собой. Одна из причин – травля за этот его поступок.

Это всегда дилемма. Здесь нет какой-то формулы «Как я бы поступил». Всё зависит от ситуации, от характера человека, характера происходящего. Но я точно знаю, что если я увижу человека, у которого тяжёлые ранения, я его сфотографирую.

Просто потому, что я не знаю, как ему помочь. Я не доктор, я – фотограф. Если я увижу какое-то боевое действие, я тоже буду понимать, что не солдат. Вмешиваясь в это, я могу добиться только смерти человека, которого хотят убить, и своей смерти вдобавок. Если есть ситуация, где ты стопроцентно сможешь быть полезным, и это никому не сделает хуже, я помогу. Но бывают ситуации очень неоднозначные.

Есть множество ситуаций, в которых я не знаю, как себя поведу. Я не могу это спрогнозировать – только примерно предположить, но всё равно, когда оказываешься на месте, может произойти всё, что угодно. Ты должен к этому быть готов. Минимум – технически.

Любая профессия накладывает свои деформации. Когда ты постоянно видишь разные страдания – даже не войну – когда я снимаю, скажем, социальные драмы, это надо выдерживать. Если ты придёшь и расплачешься, начнёшь всех жалеть, толку от этого никому не будет. Здесь надо уметь всё психологически переварить. Возможно, это и есть деформация: когда смотришь на вещи не сквозь призму фотоаппарата, а сквозь призму рациональности. Ты понимаешь, что перед тобой, например, ребёнок, больной раком. Ты можешь расплакаться. А можешь собрать свою волю в кулак, сделать хорошие фотографии. Связаться с благотворительным фондом и организовать сбор денег. И, возможно, это действительно ему поможет. Есть две единицы. Они абсолютно разные. Это ситуация и твой характер. Это, знаешь, такое уравнение с двумя неизвестными. Но это уравнение должно привести к хорошему результату, который тебе нужен. Это – константа.

Подготовила Кира Бекасова