Газета Козельск - Статьи - "Стучат-то всегда и на всех в тоталитарном государстве. Но поэзия и Церковь неизменно выше всего этого" 📜

Сегодня гость «Козельска» – дважды номинант на Нобелевскую премию по литературе, создатель термина “метаметафора” Константин Кедров-Челищев.

Вторая часть фамилии – в честь двоюродного деда, известного художника Павла Челищева, уроженца Калужской области. В селе Дубровка Думиничского района с середины XIX века стояла усадьба Челищевых, но после революции прадеда поэта, Фёдора, выгнали из «барского» дома с одним чемоданом. Местные до сих пор передают из поколения в поколение завещание барина: «Теперь всё это – ваше. Пользуйтесь, только ничего не рушьте!» Но, увы, рушат. Известный потомок рода, Константин Кедров, приезжал в Дубровку в 2011-м году. Мало что он застал из того, о чём рассказывали ему родные. Разве только липы, посаженные прадедом. Веточку липы Кедров увёз в Москву, в родовое село больше не приезжал.

С поэтом мы говорим о его приходе к вере, ведь, оказывается, что без пяти минут Нобелевский лауреат; человек, чью поэзию сравнивают даже с математикой – настолько она необычна (а его самый известный сборник называется «Компьютер любви»), служит алтарником в одном из столичных храмов. Это, бесспорно, сказались калужские корни, в чём не сомневается и сам поэт.

В качестве эпиграфа:

НЕБО – ЭТО ШИРИНА ВЗГЛЯДА

ВЗГЛЯД – ЭТО ГЛУБИНА НЕБА

БОЛЬ – ЭТО ПРИКОСНОВЕНИЕ БОГА…

«Компьютер любви»

— Константин Александрович, в отличие от Ваших предков, Вы жили в стране победившего атеизма. Тем интереснее узнать, как Вы вообще оказались в Церкви?

— В школьные годы я на лето уезжал в Углич, а там был единственный открытый храм. Я зашел, а когда услышал пение клироса – просто обомлел! Понял, что это гораздо лучше всего, что мне предлагается в школе, да и вообще в жизни. Меня заметил священник, стал, как принято говорить, окормлять. Подарил мне Евангелие. Я прочел, сначала ничего не понял. Там Христос ругает каких-то книжников, это как-то не совпало с тем, что Он любит всех, много было несоответствий, как мне тогда казалось… Но когда я дошел до Нагорной проповеди, все встало на свои места!

— И Вы ее поняли? Сколько Вам было лет?

— Лет 12, но это невозможно не понять в любом возрасте! Это невозможно не почувствовать. К тому же это гениальная поэзия.

А в школе Данко какой-то вырывает сердце, какая-то мать… Чушь, короче говоря, полная. И так постепенно я стал погружаться в православную службу. Когда-то я ее знал вообще наизусть. Потому что это, еще раз подчеркну, помимо всего прочего – величайшая поэзия.

Собственно говоря, в основе моей поэзии лежит литургический стих. Он основан на интонации, на так называемых восьми гласах.

— А как родители отнеслись к Вашему желанию постигать православную веру?

— Ну как! Все понимали, что неприятностей вагон мог быть! Папа – режиссер, а мама – дворянка, пораженная в правах, не могла получить высшее образование… Тем не менее, мама была “за”, но настаивала на большой конспирации. Однако как ни конспирируйся, человека христианской культуры отличить от человека советской культуры очень легко.

— Вы много таких людей в своем детстве встречали?

— Я же при театре рос. И при храме. В нашем окружении было много даже подвижников. Встречался в том же Угличе, например, с будущим архиепископом, который лет десять провел в лагерях, Кассианом (Ярославским), он до 90 лет дожил. А мы с ним познакомились, когда ему было 60 – он уже тогда мне казался глубоким старцем. Или, например, архиепископ Казанский Михаил, сын расстрелянного священника, во время войны служил в разведке, был офицером. После войны почти сразу был рукоположен в священники. Тогда многие офицеры рукополагались, Сталин на это смотрел сквозь пальцы, потому что увидел, что на войне священники не продавались. Кстати, Михаил и снабжал меня всей духовной литературой в мои годы взросления.

— Они были в ваш дом вхожи?

— Я был в их дом вхож.

— Слушайте, сейчас много говорится о том, что якобы советская власть на самом деле миролюбиво была настроена к Церкви, были перегибы, мол, но это – исключение. Вы каким запомнили этот «миролюбивый период»?

— Вот лишь один пример из сотен. Мы еще при советской власти с моей женой Леной (Елена Кацюба, поэт, скончалась в феврале 2020 года. – прим. ред.) пошли на Пасху в церковь в Телеграфном переулке. Центр Москвы. А там ограждения, и какие-то люди спрашивают навязчиво: «А вы куда, а вы зачем?». Попробуй прорвись!

Но, понимаете, все это была борьба. Не только моя – все поколение боролось. Власть сейчас такой шелковой, бархатной по отношению к религии пытается себя показать, но они были совершенно другими до самого последнего издыхания Советского Союза, они были абсолютно непримиримо враждебны. Хотя они немного уступили– церкви где-то открыли. Но они были очень враждебны, крайне враждебны.

— Теперь провокационный вопрос. Вы своими учителями считаете Маяковского и Хлебникова. Первый – вообще богоборец. При этом стали сами алтарником. Это что, какая-то метафора? Или противоречие?

— Сначала про учителей. Вы удивитесь, но Маяковский абсолютно литургичен по интонациям, хотя он был атеистом и богоборцем. Именно он и Хлебников открыли мне, какой может быть стих и сколько там возможностей невероятных! И, знаете, эти возможности не только не используются, но запрещены, потому что до сих пор, вот вы обратите внимание, нынешние критики, жандармы от литературы, они, когда видят стих, не похожий на столбик, у них глаза наливаются кровью. И они всем говорят: пишите как Ахматова. Поэтому борьба за свободный стих продолжается. Мы в поэзии никак не можем переселиться не только в 21-й век, но, с моей точки зрения, и в 20-й еще не перешли. А между тем священники – начитанные люди. И вот священники того храма, где я алтарничаю, полюбили мои стихи, мою книгу, которая в Нобелевской библиотеке находится, она называется «Инсайдауt».

— А что это за церковь?

— Это московский храм Малого Вознесения, напротив консерватории. Я оказался там, потому там «паслись» многие мои друзья, и я туда же пришел. Идешь туда, где тебя понимают и принимают, а в какой-нибудь Союз писателей как-то и не тянет. Сначала в нашем храме был плохой хор, он ранил мне слух, а сейчас небольшой и очень хорошо отлаженный. И священники сказали: “Почему бы Вам не стать алтарником у нас?”. Теперь – почетный алтарник, как батюшка говорит.

— И они действительно поняли вашу поэзию?

— По-моему, поняли. И хотят даже книгу издать. Повторяю: священники сегодня, как правило, интеллигентнейшие люди, при всем при том что священник – это тяжелейшая работа. Тяжелейшая! Я вообще не понимаю, как они не падают замертво. Утром проснись, потом отпевай, венчай, потом еще и вечером служба, и в шесть утра опять на ногах. У них у всех поголовно язва желудка: тяжелейшая работа. Над священниками принято посмеиваться, они разные, конечно, бывают, но мне встречались только образованные люди.

— Два слова о Вашей поэзии. Это действительно новое дыхание, извините за штамп. И метаметафора, тот термин, что вы придумали, – это когда много смысла в каждой строчке. А как сегодня молодые люди, студенты того же Литинститута, в который Вы вернулись преподавать, воспринимают ваши метаметафоры, стихи, основанные на литургике?

— Метаметафора – это, действительно, не случайная приставка, это я не с похмелья придумал. Суть метаметафоры – выворачивание или инсайдаут. В обыденной жизни земля плоская, а метаметафорически – в форме сердца. В обыденной жизни космос снаружи и лишь проникает в человека, как в некую пылинку. Метаметафорически песчинка, вывернувшись, как бутон, наизнанку, вмещает в себя космос. Меньшее вмещает в себя большее, охватывая его метафизически изнутри. Павел Челищев в письмах 1948-го года из Нью-Йорка к моей тетушке называл это «ангелической перспективой». Она в картине «Каш-каш», которая написана в 1942-м, в год моего рождения.

— Вот и я о том же. Что сложно все это воспринять современному молодому человеку. Или все-таки студенты Вас понимают?

— Я пока не успел разузнать студентов Литинститута, но пока что лекции прерываются аплодисментами, что, кстати говоря, вызовет у моих коллег недобрые чувства. Так бывало и в советское время, но тогда на всплеск интереса к метапоэзии обращала внимание Лубянка. Тогда на эти лекции приходили со всей страны, и они, с Лубянки, почему-то считали, что метаметафору подбросили из-за границы. Они были клиническими сумасшедшими. Но тогда они жестко следили за литературой – не просто так. Понимали, что это очень важно, но понимали по-своему. Меня не вызывали в страшные кабинеты, просто завели дело об антисоветской агитации. Может, кто-то и настучал, а может, сами соорудили. Стучат-то всегда и на всех в тоталитарном государстве. Но поэзия и Церковь неизменно выше всего этого.

Беседовал Максим Васюнов

Продолжение следует…

Справка:

Константин Александрович Кедров (р. 1942) – поэт, доктор философских наук, эссеист, драматург, автор более 20 книг, член Союза писателей, член исполкома Российского ПЕН-клуба. Автор философской теории единого метакода и термина “метаметафора”. Дважды номинировался на Нобелевскую премию по литературе (поэма “Компьютер любви”). Основал литературную группу ДООС (Добровольное общество охраны стрекоз) и журнал “ПОэзия” (1995). Лауреат премии А.Ф.Лосева “За смелость в искусстве”, премии Н.А. Грибоедова “За верное служение отечественной словесности” и др. Живет в Москве.