Газета Козельск - Статьи - "Как я убивал осветителя". Слегка ироничное интервью с серьезным художником и музыкантом Гарри Азатовым 📜

Он родился в Тбилиси, но переехал жить в Калугу, которую полюбил за «левитановские пейзажи». Тем не менее, живопись – не единственная муза его яркой жизни. Он – это Гарри Азатов, удивительный человек, дирижер, композитор, режиссер-постановщик кукольного театра и создатель Калужского камерного оркестра. Сейчас в козельском краеведческом музее проходит выставка его картин. Специально для любителей живописи, музыки и театра мы взяли интервью у этого талантливого человека. Как и где черпать вдохновение, что рисовать на конкурсе, посвященному миру во всем мире, каково это – импровизировать в темноте, кто лучше сыграет на сцене: кукла или актер… и о многом другом рассказал читателям газеты «Козельск» Гарри Владимирович Азатов.

Как маленький Гарри «возюканием» заболел

— Гарри Владимирович, Вы человек разноплановый: музыкант, дирижер, режиссер-постановщик, картины пишете… Что из всего этого в Вашей жизни – главное?

— Если бы я знал, что главное, то я этим бы только и занимался (смеется).

— Рубенсу, когда он был дипломатом, как-то сказали: «Господин дипломат балуется живописью?» На что он ответил: «Нет, это живописец балуется дипломатией». А что в Вашей жизни «баловство»?

— Таких высказываний очень много. Даже Поленов говорил, что он больше композитор, чем живописец. Но я, честно говоря, не знаю про себя, кто я больше.

— А Ваша первая картина была для себя? Или Вы планировали ею с кем-то поделиться?

— Первый импульс, самый сильный, наверное, остался у меня после конкурса. В первом классе моя семья – отец, мать, сестра и я уехали на два года в Индию. Там проводился конкурс. Ну, я рисовал, меня и отправили вместе со всеми на него. На этом конкурсе – не знаю почему – я нарисовал танк. Т-34. И только потом узнал, что мероприятие было посвящено дружбе (смеется). Хочешь мира – готовься к войне.

— Вы победили?

— Да нет, конечно, не победил. Но увидел там маленького мальчика, который маслеными красками рисовал индийскую деревню. На меня это произвело колоссальное впечатление! А, еще вот тоже про импульс. Один из моих дядей был архитектором. Чтобы я к нему не приставал, он дал мне краски, кисточку, объяснил, как пользоваться маслом и отпустил меня с Богом. Я выдавил из белого тюбика краску – и это на меня почему-то тоже произвело ошеломляющее впечатление… как тот мальчик. Это здорово пахло, это было белым – такая масса, похожая на сметану. И мне это так понравилось – «возюкать» краску кисточкой, сам процесс. На следующий день, помню, был туман. А у меня были белая и черная краски – как раз для него. И я из своего окна написал то, что видел. И обалдел!.. Такое бывает. С этого момента я и «заболел» живописью.

— Вы сделали выбор в пользу творчества в детстве. Скажите, неужели Вам в то время не хотелось побегать, погонять мяч?

— Я занимался спортом. Метание копья, плавание, прыжки, гребля. Но это был некомандный спорт. Команда мне никогда не нравилась по простой причине: если она проигрывает, то проигрываешь и ты. И неважно, как ты гениально играл в футбол, баскетбол. Но проиграл. Я не командный игрок поэтому.

— А сейчас как со спортом?

— Мне сейчас не до него. Когда человек выходит на сцену – у него стресс. Чем больше у него стресса, тем быстрее приходит физическая болезнь. Сцена – вещь коварная, от нее можно погибнуть.

Как Гарри чуть не вырубил осветителя

— Скажите, почему Вы стали режиссером именно в театре кукол?

— Вы знаете, по моим ощущениям, он обладает гораздо большими возможностями, чем обычный театр. К тому, что может делать актер на сцене, прибавляется еще то, что может делать кукла. Куклу можно такую сделать, что она переиграет любого актера.

—Ну а насколько сложна эта Ваша профессия – режиссер- постановщик?

— Это, наверное, самое сложное. Потому что нужно одновременно видеть все, что делают – от монтировщиков и звукооператоров до актеров. Если это не удается – будет обязательно провал. Тоже команда: кто-то не потянул – проиграли. Это сложный механизм. Один раз даже было так: попросил осветителя перед спектаклем вырубить весь свет у нас на сцене на три секунды. Ну, для того, чтобы мезансцену успеть поменять. А мы это не репетировали. Он вырубил свет и не включает. И все, в принципе, больше ничего делать не надо, чтобы завалить спектакль, правильно? Пришлось импровизировать в темноте. А он не включал долго, собака, где-то минуты две, наверное. Когда, наконец, свет включился, никто даже и не понял, что это накладка.

— Что за причина такая была у осветителя?

— Я потом пошел убивать его (смеется). А он на меня смотрит и говорит: «А что было не так?». А действительно! Все было так, не было провала. Если бы я его убил бы, то ни за что. Попал бы он в мученики (смеется).

— А на чужие выступления смотрите со стороны зрительного зала?

— С некоторых пор я перестал ходить. Когда вижу фальшь, меня начинает физически колотить. Фальшь… ее же часто допускают и те же актеры, и режиссеры, и дирижеры. Если ты слышал или видел в образцовом виде что-то, то зачем смотреть то, что хуже? А есть еще идеальные варианты – тем более неохота никуда ходить.

Как Гарри делает красиво

— А что для Вас – «идеально»? Относительно музыки.

— Ну, тут много всего. Есть дирижеры: Герберт фон Караян – сделать лучше, чем он многие вещи практически невозможно. Во-первых, он добился того, что каждый, кто у него играет в оркестре, сам мог бы пластинки записывать – это серьезные исполнители, солисты. А во-вторых, он их держал так всех в кулаке, так, что будь здоров! У нас тоже были такой величины дирижеры: Рождественский, Мравинский, Темирканов – они очень высокого полета.

— Что же именно делает дирижера хорошим? Наверное, не только безукоризненный художественный вкус?

— Тут очень многое. Настолько много – что не дай Бог. Это суетная должность. Ну, вот у меня: я сначала аргументировано доказывал своим музыкантам, что я прав. Если я прибавляю или замедляю такт, то, значит, у меня на это есть «музыкантские права». Имеется в виду не положение дирижера. Я набрал людей, больше половины которых в оркестрах не играли – они были учителями, им пришлось все это принимать. Но мне не нужны были подчиненные, которые брали бы «под козырек». Мне нужны были люди, которые понимали бы, что я хочу, чего добиваюсь. Всякое произведение исполнялось много раз, возникли внутренние традиции: вот это так, а это так, а поперек будет некрасиво. Все это уже накатано. Ну и какое-то время пришлось, конечно, потратить на теоретическое обоснование своих идей. Неприятно, что уходило на это много времени.

— А с живописью как дело обстоит, это же не командный вид искусства?

— Ну, тут, слава Богу, один человек. У него есть полотно, и на нем он делает все, что считает нужным. Если хочешь научить этому другого – лучше сделать так, чтобы это были индивидуальные занятия.

— Вы кому-то давали уроки?

— Один человек мне сказал, что он не может нарисовать даже кошку. Я говорю: «Я тоже не могу нарисовать кошку, если она позировать не будет. А если Вы думаете, что Вы начисто лишены этой способности, то давайте я через два месяца докажу, что Вы умеете рисовать, только об этом не знаете». Вот таких человек в моей жизни набралось около десяти. Многие из них потом меняли специальность на живопись или около нее.

— То есть любой человек может писать картины?

— Если он не дальтоник и не слепой – да. У меня в оркестре была женщина, ей сейчас около 75 лет, боялась уйти на пенсию по той простой причине, что ей будет скучно. Если, говорит, я как Вы рисовала бы, то мне было бы, чем себя занять. Да какие проблемы, говорю, давайте я Вам дам несколько уроков живописи, а Вы посмотрите, как у Вас это пойдет. Так и сделали. Она начала увлекаться живописью все больше и больше, ушла из оркестра, стала заниматься у серьезных преподавателей… наверное, успешно, не устает звонить мне каждый месяц и благодарить за то, что ей, мягко говоря, теперь нескучно. Мне даже как-то неловко (смеется).

— А в музыке тоже достаточно одного трудолюбия?

— С ней похуже. Если Вы в качестве исполнителя, то должен наработаться навык. Посмотрите, это же очень жестоко: 7 лет в музыкальной школе, потом 4 года в училище, потом – 5 лет в консерватории. Это уже 16 лет. А еще неизвестно, выйдешь из консерватории и станешь этим исполнителем с Большой буквы или так себе, середнячком. У меня было много знакомых, которые заканчивали консерваторию и меняли профессию – было так, что и на сантехника. Коту под хвост столько лет работы. Музыка – слишком абстрактный вид искусства, в природе ее нет.

— То есть из всех этих Ваших деятельностей самая щадящая – живопись?

— Абсолютно верно. Все сделал, можешь себя похвалить: «Ай да Пушкин!», ну и дальше – по тексту (смеется). Можно потихоньку прийти на свою выставку, подсмотреть, понравились ли картины или нет. Писатель, например, лишен этого. Выпустил книгу, а как она читателю – неизвестно.

Как Гарри картины на шашлыки меняет

— У Вас несколько картин на выставке в Козельске с Палестиной, Оптиной, Карелией. Где Вам всего больше нравится работать?

— Своя красота есть во всем. Даже абсолютная пустыня может быть живописна. А вот с Тбилиси – городом, где я родился, у меня картин нет. Были – но к тому моменту, когда я перестал их продавать, оказалось, что ничего у меня не осталось. Работать на этюдах Тбилиси очень тяжело. Ты идешь, ставишь этюдник, начинаешь писать. Обязательно кто-то сзади подходит. Конечно, подходят и здесь, но тут же не приглашают домой – сразу шашлык есть. А там – запросто.

— Что удобнее писать: людей или природу?

— Везде трудно. Все равно – люди, природа, животные. Если хочешь сделать хорошо, заранее знай – будет трудно.

— Почему Вы переехали к нам, в Калужскую область?

— Меня распределили сюда в музыкальное училище. Когда я был здесь, мне город очень понравился – расположен очень живописно, на холмах. Природа – «левитановская». Куда ни посмотришь – везде готовый сюжет. В консерватории не понравилось работать, не оставалось времени совсем.

— А как Вам Козельский район?

— Такой же живописный, как и Калуга. Вот только не знаю, насколько Козельск – злой город.

— Поделитесь, пожалуйста, источником Вашего вдохновения.

— Это коварный вопрос. Те, кто постоянно работает над чем-нибудь, в один голос утверждают, что нет никакого вдохновения, а есть только работа. Петр Ильич Чайковский сказал: «Вдохновение – это есть наибольшее расположение к работе». Есть 1 процент таланта и 99 – труда. А Поленов Левитану рассказал способ, как избавиться от плохого настроения и меланхолии: «Главные медикаменты – это чистый воздух, холодная вода, лопата, пила и топор. И после трех месяцев микстур чувствуешь себя почти здоровым человеком. И даже как будто бы забываешь, что есть на свете живопись – это счастье, эта отрава!..» (смеется). Ну и настроение тоже имеет значение. Но основное в этом деле – труд.