«Мы в Бухенвальде совершили восстание». Публикуем воспоминания нашего земляка, которому удалось выжить в лагере смерти (18+)

Что мы знаем о Бухенвальде? Концентрационный лагерь смерти, люди, попадая туда, почти всегда были обречены. Так нам рассказывают фильмы про войну и книги. Но есть мнение: чтобы лучше понять историю своей  страны, ее надо пропустить через себя. Или посмотреть на события глазами хорошо знакомого человека.

Наш земляк, родившийся в селе Волконском, Мазурин Семен Семенович, в свое время был знаком многим в Козельском районе. Он около тридцати лет заведовал плюсковским ФАПом. Там же, вместе с ним работала санитаркой и его жена. Их односельчанка Валентина Александровна Семина вспоминает Мазурина “всегда волевым, честным и принципиальным человеком”. А еще он очень любил свою профессию: если было нужно, то мог и пять километров идти пешком к больному.

Что касается войны, которую Семен Семенович пережил, то он редко о ней вспоминал. Потому что больно было.

Семен Семенович Мазурин – бывший узник концлагеря Бухенвальд. Он смог не только пережить свое заключение, но и остаться при этом человеком. Мазурин, будучи доктором в бараках лагеря, спас многих от крематория, ставя людям неверные диагнозы. А еще Семен Семенович один из тех, кто в 1945 году готовил восстание в лагере смерти.

Пожелтевшую тетрадку с его воспоминаниями нам показали в козельском краеведческом музее. Сфотографировав, а потом и набрав текст, мы решили ничего в нем не менять, ни буквы, ни знака, оставить все так, как записал Семен Семенович Мазурин. Наш земляк и удивительно сильный и смелый человек.

Козельскому краеведческому музею. Воспоминания о нахождении в фашистском концентрационном лагере «Бухенвальд»  бывшего узника данного лагеря, лейтенанта медицинской службы запаса тов. Мазурина Семена Семеновича

Родился я в семье крестьянина-бедняка в деревне Волконске Волконского с/совета Козельского района в 1914 году.

В 1927 году окончил волконскую церковно-приходскую школу. До 1932 года проживал с матерью в деревне. Мать была больна. Кроме меня у нее были еще трое маленьких детей, и вся тяжесть нужды ложилась на мои плечи. 12-летним мальчиком мне пришлось пойти пасти скот у кулаков Давидова и Оголтеловых, которые жили в 2-х километрах от д. Хозцы, ныне Дешовского с/совета. В силу болезни матери, я сам работал в сельском хозяйстве. Пахал, косил и выполнял все сельскохозяйственные работы.

В 1931 году вступили с матерью в колхоз, где проработал до 1932 года.

В 1933 году уехал в г. Шуя Ивановской области, где поступил в школу ФЗУ (фабрично-заводского ученичества, – прим.редакции). Эту школу я закончил в 1935 году в феврале месяце.

По ухудшению здоровья матери, я вернулся в колхоз. По решению правления колхоза, меня направляют учиться в областную школу совхоза, которая находилась в местечке Оптино Козельского района.

В октябре 1935 года я добровольно, как комсомолец, решил поступить в Киевское Военно- медицинское училище. Оно в 1936 году было переведено в город Харьков. В училище поступил и окончил его в сентябре 1938 года с отличием, с военным званием военного фельдшера.

После окончания училища был направлен на работу в г. Баку в 390-й зенитный артиллерийский полк, в должности старшего военного фельдшера, в один из дивизионов полка.

На фронт пошел в ноябре 1941 года, в 953 артиллерийский полк 388 стрелковой дивизии на защиту города Севастополя, в должности младшего врача полка.

В силу превосходящих сил фашистских войск и блокады Севастополя, как с воздуха, а так же и с моря, и по приказу главнокомандующего т. Сталина, г. Севастополь было приказано сдать. 5 июля 1942 года фашистские войска заняли г. Севастополь. Большинство солдат и офицеров было эвакуировано на Большую землю, и только незначительное их количество были пленены, в том числе и я, с группой раненных бойцов и офицеров.

Раненых погрузили на автомашины и увезли в неизвестном направлении. Впоследствии мне не приходилось их видеть, т. к. фашисты, видимо, их просто уничтожили.

Нас, оставшихся в живых, группу около 1000 человек, разместили в чистом поле, огородив колючей проволокой и установив стражу – часовых с большим количеством собак-овчарок.

С момента пленения, то есть с 5 июля 1941 года по 25 июля 1941 года питание нам совершенно не давали, только через 2-3 дня подвезли воды. Организованной выдачи не было, а так как потребность в питье была велика, создавалась толкучка, неразбериха.

Немцы стремились навести «порядок», открывали автоматную стрельбу, в результате чего гибли десятки невинных военнопленных. Стремясь достать какое-то питание, военнопленные, рискуя жизнью, пробирались через проволочное заграждение, так как неподалеку находилась плантация виноградника и плодово-фруктовый сад. Немецкие часовые опять-таки открывали автоматный огонь, убивая на смерть большое количество пленных.

В результате такого зверского отношения со стороны немецкого командования к военнопленным, за то время, то есть за 18 дней с 5 июля по 23 июля 41 года погибло около 600 человек.

Помню как сейчас, 23 июля 1941 года немцы, собрав оставшихся в живых, не более 400 человек, выстроили и решили «покормить»: из расчета на 5 человек одну буханку килограммового хлеба, в котором содержалось не менее 80% древесных опилок. И 0,5 литра баланды на человека.

Не успели мы еще «отобедать», как подогнали еще группу военнопленных, примерно около 500 человек.

Построили нас по 5 человек и погнали пешком до военнопленного лагеря станции Джонкой. Это расстояние около 100 км.

Был июль месяц. Жара достигала до 40 градусов. Охрана колонны была подобрана чрезмерно зверской. Питания за период передвижения не было. Военнопленные, измученные голодом, избиением, не могли идти, падали по дороге, но немецкая охрана таким помощи не оказывала, а пристреливала на месте. Если кто пытался взять под руки того, кто падал, сразу же открывала охрана автоматный огонь и уничтожала, вернее, расстреливала, и ослабевших, и тех, кто пытался оказать помощь.

В результате такого зверства в период перегона военнопленных от Севастополя до ст. Джанкой, осталось в живых не более 500 человек. Все остальные были расстреляны, заколоты штыками и оставлены на месте.

Где-то по пути дали привал и дали кушать. Привожу дословно, как было организовано питание. Остановка была где-то у речки, причем в данной речке лежало большое количество разложившихся человеческих и лошадиных трупов. Здесь же валялись из-под мазуты железные бочки. Охрана велела собрать эти бочки, налили их дополна водой. Затем в эту воду засыпали по ведру какого-то повалу, размешали и налили кормить нас. Конечно, изнурение голодом и всеми мучениями заставили нас кушать эту смесь. После этого, видимо, произошло отравление, и почти все без исключения заболели кровавым поносом. Большинство умерло, т. к. медицинской помощи совершенно не было. Осталась в живых небольшая горстка людей.

На ст. Джанкой, также под открытым небом, находились массы военнопленных. Здесь также были нечеловеческие зверства. Питание было недоброкачественное, полуголодное. Была масса желудочно-кишечных заболеваний, вшей, клопов и блох, которые и без того измученных, истерзанных, голодных, доводили до истерических припадков, и в конце концов, до полного истощения и смерти.

В Джанкое мне пришлось быть недолго, около 5-6 дней. После этого меня с группой военнопленных в железнодорожных вагонах перевезли в военный лагерь г. Симферополь, где меня, как офицера-медика, сажают в тюрьму в общую камеру с группой военнопленных, таких же несчастных, как и я, тоже офицеров.

Зверства, голодный паек доводили нас до отчаяния. Мы требовали о переводе нас в другой лагерь военнопленных. Примерно через 10 дней собрали группу военнопленных и направили нас в лагерь военнопленных в г. Днепропетровск, который располагался в тюрьме по улице Чичерина. В этом лагере посадили в камеру.

Площадь камеры равнялась не больше 20 кв. метров, а нас было 70 человек. Постельной принадлежности не было. Спали на цементном полу. Клопов, вшей, блох было бесчисленное множество. Питание давали один раз в день, которое состояло из куска гнилого хлеба и 0,5 литра прелой, тухлой баланды из брюквы. В туалет не выпускали, а в каждом углу стояла, так называемая «параша», от которой воняло человеческими фекалиями.

В таких условиях мы жили до октября месяца 1941 года, то есть более двух месяцев. На прогулки нас не выпускали. В камере был такой тяжелый, зловонный запах, что у многих военнопленных дело доходило до обморочного состояния. От плохого, малого и недоброкачественного питания все без исключения болели расстройством желудочно-кишечного тракта и умирали от истощения, т. е. от поносов, т. к. медицинской помощи не было.

Во второй половине октября нас, оставшихся в живых из этой камеры, а умерло около 50 %, в одном из эшелонов направили в глубь Германии на выполнение работ.

Отправка была ужасно страшная. В товарных вагонах, под колючей проволокой, с большой охраной, по 200 с лишним человек в каждом вагоне, почти без питания, везли, как скотину. В сутки один раз останавливали, чтобы выбросить трупы умерших товарищей из вагонов, и немного давали покушать.

Мне пришлось не только видеть эту ужасную картину, но и пережить самому. Как я остался жив, просто не знаю. Из нашего вагона из 200 человек осталось в живых всего 120 человек, причем 15 человек заболели сыпным тифом.

Привезли нас на территорию Германии в конце октября в г. Мюльберг, так называемый, Шталаг IV-B.

Сразу весь эшелон, а в нем осталось не более 50 % живых, пометили в карантин. Здесь уже из медицинских работников нас принимали русские врачи, фельдшера и санитары.

После того, как я оправился, мне врач Клименко, который был старшим, предложил работать с сыпнотифозными больными. Я, конечно, согласился и все мы вместе медицинские работники начали ухаживать, лечить своих больных сыпнотифозных товарищей.

Условия жизни были чрезвычайно тяжелые. Питание было плохое, недоброкачественное. Медикаментов почти не было. Как сейчас помню, из 150-ти больных сыпнотифозных умерло в карантине 120 человек. Всего в карантин поступило свыше 2000 человек.

Сколько погибло их от голода и издевательства, я не знаю, но по рассказам тоже не менее 30-40 %.

Мы от карантина были строго изолированы. Немцев среди нас не было, т. к. они сыпного тифа боялись, как черти ладана. Питание нам доставляли нерегулярно. И только в марте месяце 1942 года, после тщательной проверки, весь карантин направили в общий лагерь.

В этом лагере условия жизни были немного лучше, т. к. военнопленные ходили на работу к кулакам, богатым крестьянам, а также на фабрики и заводы. Но зверства были ужасные.

Не помню фамилии коменданта лагеря, который ежедневно выстраивал утром военнопленных, просто, как садист, без всякого основания ручкой пистолета избивал пленных. Выбивал зубы, ломал пальцы в руках и наносил множество телесных повреждений.

С этого лагеря почти ежедневно отправлялись группы военнопленных на работу в глубь Германии в различные города.

В этом лагере я работал фельдшером в одном поносном бараке. Однажды пришел комендант в этот барак, заметил, что больные прогуливаются по бараку. Вызвал меня, избил до неузнаваемости и дал указание старшему врачу отправить меня отсюда. Конечно, причина моего избиения комендантом не то, что гуляли больные по бараку. Ему показалось, что я человек для них ненадежный, много забочусь о своих больных, рассказываю им о положении на фронтах, и примерно в первой половине мая 1942 года, меня отправили на работу с группой военнопленных в 300 человек в г. Дрезден, на общие работы. В данной команде я пробыл до октября месяца 1942 года.

За нарушение трудовой дисциплины и за прокламации среди немецкого населения о том, что Советская Армия перешла в наступление, что недалеко то время, когда начнется на территории Германии и гитлеровская армия будет разгромлена, что победа будет за Россией – меня одного с команды направляют в штрафной офицерский лагерь, на шпалопропиточный завод.

Условия труда в этом лагере были каторжные. Шпалы, пропитанные смолой, длинной около 5 метров, заставляли носить по двое. Укладывали в штабеля до 4-х метров. Охраны труда не было. Ежедневно были десятки случаев увечья: переломы ног, ребер и даже были не единичные случаи – жертвы со смертельным исходом. Командование лагеря на это не обращало внимания.

Военнопленные с поломанными ногами и другими тяжелыми увечьями находились в бараках совершенно без оказания медицинской помощи. Питание было скудное. Военнопленные умирали от истощения и сильных телесных повреждений, т. к. охрана лагеря была исключительно из эсесовцев. За малейшее неповиновение, подчас просто без всякой причины, натравливали собак-овчарок, которые загрызали до смерти. В данном лагере я тяжело заболел: прободной гнойный аппендицит. И только на третий день, в бессознательном состоянии, меня отправили в международный лагерь военнопленных, местечко Шморкау, в 60 км от г. Дрездена.

Привезли меня в зону русских военнопленных в лазарет обслуживания, которое проводилось русскими врачами. Операцию мне делал, как я после узнал, русский врач Ушаков. С ним впоследствии я познакомился основательно. Он мне рассказал о жизни этого лагеря.

Познакомил меня с русскими товарищами, которые занимались агитационной антифашистской пропагандой. Комендант лагеря русских военнопленных т. Соколов. Летчик –капитан т. Поляков, который работал санитаром.

Врач Ушаков основательно познакомившись со мной и посоветовавшись с вышеуказанными товарищами, после полного и окончательного моего выздоровления, предложили мне работать врачом в туберкулезном бараке. Санитаром мне дают летчика-капитана Полякова. В конце декабря я приступил к работе. Заранее получил задание, что моя основная работа будет заключаться не только в лечении. В основном подкреплять истощенных здоровых людей. Изучать под руководством капитана Полякова топографические карты немецкой территории, и конечная цель – иметь грамотную группу политических агитаторов, которые хорошо знают немецкий язык. Устраивать им побеги, а они в свою очередь могли бы вести агитационную работу. Среди немецких граждан и среди репатриированных советских людей, которых немцы насильно угоняли в Германию на работы. Что недалеко то время, когда нас освободит Советская Армия, и Гитлеру придет конец. Поэтому всякими путями старайтесь вредить: кто, где работает и кто, что сможет. Этим самым мы приблизим конец разгрома Германии нашей Армией.

Такой работой мне пришлось заниматься до 22 марта 1943 года. Видимо, по донесению немецкого агитатора, 22 марта 1943 года, на мой туберкулезный барак был организован эсесовский врачебный контроль.

Из имеющихся 67 человек 40 действительно были больными, а все остальные совершенно здоровыми, которым в конце марта должен быть организован выход с предела лагеря. Причем у санитара – капитана Полякова – были найдены топографические карты, компас и пистолет. Капитан Поляков должен был по приказу политкомитета покинуть лагерь и возглавить эту группу. Полякова и меня гестапо арестовало сразу. На второй день арестовали коменданта лагеря, т. Соколова. С портняжной мастерской арестовали некого т. Кулагина Константина. Арестовано было среди русских очень много, но врач Ушаков арестован сразу не был. Меня, капитана Полякова, предварительно надев наручники, избили до человеческой неузнаваемости, отвезли и посадили в одиночный карцер в криминал-помещении в г. Дрездене. Капитана Полякова впоследствии я не видел, судьбу его не знаю, а также всех остальных товарищей. Видимо, их либо уничтожили, либо направили в другие концентрационные лагеря.

С 22 марта по 1 июня 1943 года я находился в одиночном карцере криминал полиции г. Дрездена, где почти ежедневно вызывался на допрос к гитлеровским палачам. Там меня избивали, подвергали разным пыткам. В результате этих пыток у меня выбили 6 зубов, переломали обе челюсти в 3-х местах, пробивали череп. Переломали малую берцовую и большую берцовую кости левой ноги. Поломали справа 4, а слева 3 ребра. Повредили сердце, почки и легкие. В результате этого я тяжело болел долгое время.

Не добившись от меня, кто был руководителем политического комитета, и сколько было человек в нем, нанеся мне тяжелые физические телесные повреждения, направили меня в лагерь смерти «Бухенвальд».

В этот лагерь меня привезли 3 июня 1943 года, в котором я пробыл до 11 апреля 1945 года.

Мое нахождение в концентрационном лагере смерти «Бухенвальд» было такое. По прибытии в лагерь в начале поступаешь в карантинный лагерь, в котором проходишь медицинскую обработку. Там на тебя заводится полная картотека с момента твоего пленения и до момента поступления в этот лагерь.

В основном в карантинном лагере работали, мне стало известно позже, коммунисты поляки, чехи, югославы и немцы.

Видимо, основательно познакомившись подробно с моей документацией, решили сообщить обо мне одному из членов подпольной коммунистической антифашистской организации (которая действовала в лагере «Бухенвальд») тов. Котову Сергею.

Котов, основательно познакомившись сам со мной, и при поддержке врачей немцев, которые руководили медицинской работой лагеря, берут меня работать в ревир (по-нашему – поликлиника), обслуживать только русских заключенных. Жить меня взяли в 44 блок, где проживал и работал старшим половины барака, член подпольного комитета тов. Котов Сергей, а в другой половине – работал тоже член подпольного комитета Валентин Логвинов.

При первом моем выходе на работу я получаю задание: любыми медицинскими уловками давать возможность отдыхать заключенным, т.к. они были чрезмерно истощены и физически измучены.

При первом выходе на работу я знакомлюсь с врачом, членом подпольного комитета, тов. Алексеем Гурьевым. Он работал в хирургическом корпусе, врачом Мелешиным, Бойко. Со мной в отделении работал врач Суслов Леонид, хирург по специальности.

В этом же лагере «Бухенвальд» со мной находился заключенный Фуршев Иван, сейчас проживает в д. Вязовая Попелевского с/совета Козельского района, который знал меня там, и подробно знал о моей антифашистской работе в лагере.

Опишу зверства, которые нам, русским заключенным, пришлось испытать от немецких палачей. Мало того, что изможденных каторжным трудом, избивали, кололи штыками, расстреливали, вешали публично на площади. За малейшее нарушение, как например, не так надел шапку, не поздоровался с эсесовцем, почему нагнул голову, почему грустный и т.д.

Но еще хочется описать вам чрезмерно варварские, зверские издевательства фашистских палачей концентрационного лагеря смерти «Бухенвальд». Заключались они в следующих мучениях, причем только над русскими заключенными, политическими, которые занимались антифашистской пропагандой. Это во все советские праздничные дни, например: 1 мая, 7 ноября, День Советской Армии и т.д. На площади силами только русских заключенных выстраивались горы из гравия, высотой 10-15 метров. Фашистские руководители лагеря, в присутствии коменданта лагеря Коха, с участием его жены выстраивали русских заключенных. Давалась команда: «Рассчитайсь!» (первый, второй и т.д.). И вот каждого десятого человека выводили и строили отдельно. Таких заключенных набиралось по 20-30 человек. На вершине гравийной горы устанавливалось кресло палача, у которого на правой руке висела резиновая дубинка. Несчастные узники, на которых пали номера вызова, должны были самостоятельно взобраться на эту гравийную гору. Можете себе представить, что в этом лагере смерти «Бухенвальд» настолько заключенные были истощенными, что не в состоянии были передвигаться самостоятельно. Мой вес в то время достигал 33 килограмма, причем я не выполнял физической работы. Так вот эти мученики должны были самостоятельно взобраться на эту гору.

Ясно, что не могло быть и речи, что кто-то сможет самостоятельно влезть в эту гору. В «помощь» немецкие палачи давали собак-овчарок, которые втаскивали страдальцев на вершину этой горы. Конечно, они были все изорваны собаками и находились в полуобморочном состоянии. Палач, который находился там, ложил этого человека в специальное устройство, отбивал по 25 резиновых дубинок и сбрасывал пострадавшего с горы вниз, где его ожидал эсесовец. Он считал до 10 на ломанном русском языке, а рядом стояла специальная тачка. И если за это время узник не поднимался (а не поднимался абсолютно никто), его бросали в эту тачку и везли в крематорий для сжигания в бессознательном состоянии. Кстати, в лагере было две печи, которые топились круглосуточно, и все равно не могли справляться, т. к. не успевали сжигать трупы. Поэтому возле печей всегда лежали штабеля трупов.

Следующий факт зверства, которое проводилось в этом лагере. Привозили несколько тысяч пар солдатских ботинок, причем маленького размера. Эти ботинки выдавались заключенным, хотя они были малы каждому на 1-2 номера. В этих ботинках выстраивали и гоняли по площади по 3-4 часа ежедневно. Картина была ужасная. Растирали ноги до костей. Заключенные падали от адской боли. Их за это избивали и десятками убивали на месте.

Впоследствии стало известно, что делалось это для того, чтобы разносить эту обувь для немецких солдат, т.к. нормальной обуви для них не было, и вот таким путем они нашли выход из положения, придумали такое зверское издевательство над русскими заключенными.

Приведу еще один пример. Жена коменданта лагеря (как ее величали «фрау Кох»), заходила в баню, когда мылись русские заключенные, выбирала людей с татуировкой красивых рисунков и уводила с собой. Опять-таки, впоследствии, выяснилось, что с этих товарищей заживо снималась кожа, и ради развлечения шили для нее настольные абажуры, дамские перчатки и т.д. Мне лично самому приходилось видеть в крематории горы трупов несожженных заключенных, т.к. фашистские палачи только во второй половине августа 1944 года отправили меня в крематорию для уничтожения. Но польские товарищи, которые там работали по указанию подпольного комитета, спасли меня от гибели. Опишу факт, как это получилось.

Я уже упоминал выше, что я по указанию члена подпольного комитета т. Котова Сергея, был послан работать в ревир (по-русскому это поликлиника), принимать только русских заключенных. Руководством ревира занимались немецкие заключенные врачи, над которыми также был контроль эсесовских врачей. Мне было дано указание, от члена подпольного комитета Котова, максимум давать освобождение резко истощенным заключенным, которым грозила смерть через крематорий, т.к. лагерное командование тех, кто не мог самостоятельно двигаться, сжигали заживо в крематории. Вот я по мере возможности и даже более того освобождал своих товарищей от работы, делал это около двух лет.

И вот однажды, озверелые эсесовские врачи решили сделать контроль над ревиром, т.е., над нами.

Влетели внезапно в ревир, приказали всем стоять на месте. А порядок работы у нас был таков: ко мне на прием приходили русские заключенные. Я их смотрел, ставил название заболевания, подводил их к врачу-терапевту, немцу заключенному, говорил диагноз, подходящий для освобождения заключенных на 5-6 дней. Немецкие заключенные врачи знали об этом, но пропускали нас, т.е. верили нам. А на этот раз вместо заключенных немецких врачей стали проверять эсесовские врачи. У меня было таких больных 6 человек, которым я написал в контрольном листе ложное заболевание.

Конечно, эсесовские палачи в белых халатах обнаружили это, за что избили меня до полусмерти, и отправили в карцер. Оттуда должны были отправить в крематорий. Конечно, после пыток и допроса, не получив от меня после 3-х дневного мучения положительных данных для себя, отправили меня в крематорий. Но польским товарищам, которые работали там, было дано указание любыми способами спасти меня, что они и сделали. Это получилось так. На сжигание трупов был поставлен эсесовский унтер офицер, который перед тем, как бросить заключенного в печь, должен был либо пристрелить его, либо ударить дубинкой по голове. На этот раз поляки напотчевали его пьяным (а он, как говорили они, всегда был пьяным), вместо меня подвели труп, а меня через канализационную трубу провели в другой барак. Сменили мне заключенный винкель (нашивка для заключённых в концлагерях, ред.), фамилию, и на второй день наш подпольный комитет направил меня с группой заключенных, которых отправляли немцы на работу в другой лагерь. Так назывался Мунп, какой-то военный завод, в 200 километрах от Бухенвальда.

Вскоре этот завод был разбит союзниками, и нас обратно привезли в Бухенвальд. Одновременно союзные войска бомбили и Бухенвальд. Меня в это время там не было. Но когда вернулся в лагерь, бараки заключенных все были целы. Разбит был завод, штаб, крематорий и казармы солдат. Жертв среди заключенных было мало.

Массово политической и агитационной работой среди заключенных всего конкреционного лагеря «Бухенвальд» занимался лагерный революционный комитет, руководимый полковником Иваном Ивановичем Смирновым и Николаем Нюнгом. Членом данного комитета я не был, но все задания выполнял через члена комитета , как я писал выше, Котова Сергея. А всем международным подпольным комитетом лагеря смерти «Бухенвальд» руководил находившейся там в заключении долгие годы Эрнст Тельман, который непосредственно через коммунистов,  политзаключенных немцев подготавливал восстание среди всего концентрационного лагеря. Тов. Эрнст Тельман находился в застенках «Бухенвальда» изолировано, но за большие взятки охранникам от тов. Эрнста Тельмана поступали директивы и указания о совершении восстания. Это восстание совершилось 11 апреля 1945 года. Причиной его послужило приближение войск к городам Эрфурт и др. В этот день звериное логово встрепенулось, т.к. заключенные, в основном русские, ринулись к колючей под токовой проволоке, не считаясь с жизнью. Порезали в нескольких местах под токовую проволоку, освободили себя, сняли и обезоружили охрану. Вторая часть заключенных хлынула к воротам штаба, также уничтожив охрану, открыв ворота, и поток заключенных, все, как один, за исключением больных и лиц, которые не могли двигаться, вырвались на волю.

В основном всем восстанием лагеря руководили члены подпольного комитета, русские заключенные. Поскольку неподалеку от военных казарм где-то уцелел от бомбежки склад с оружием, и в течение часа оружие – винтовки, автоматы, пулеметы – были розданы заключенным.

Сразу же были организованы военные подразделения, взводы, роты, батальоны и полк. Командовали ими русские заключенные командиры. К 16 часам весь лагерь «Бухенвальд» был освобожден.

На второй день, т.е. 13 апреля приехало наше военное командование. Установило абсолютный военный порядок, а нас, медицинских работников, оставили временно в лагере с больными и резко истощенными. А больных и истощенных было около 5 тысяч человек. Короче говоря, здесь был организован госпиталь и санаторий. Больных лечили, а истощенным назначили соответствующее питание, и к 1 июля 1945 года в основном истощенных заключенных не стало. Большинство больных было излечено. Оставалась часть тяжело больных, которых вместе с нами американское командование репатриировали до Варшавы. Потом через г. Брест на территорию Советского Союза в город Можайск в 30 километрах от Москвы, где окончательно я проходил спец проверку.

С Можайска с группой товарищей мы переехали для дальнейшей проверки в г. Медвежьегорск Карело-финской ССР. Командованием спецпроверки я был направлен в распоряжение Беломорского Военного округа в г. Петрозаводск. Там мне присвоили военное звание лейтенанта медицинской службы и предложили мне работать в одной стрелковой роте военным фельдшером.

Мое здоровье было подорвано, я попросил уволить меня в запас, что командование и сделало.

Ныне, я вот уже на протяжении 22 лет руковожу Плюсковским медицинским пунктом. Состояние моего здоровья удовлетворительное. До пенсии думаю доработать, т.к. осталось всего 4 года.

Да, упустил написать, что непосредственно руководить восстанием в концентрационном лагере «Бухенвальд» тов. Эрнсту Тельману не пришлось, т. к. его зверски уничтожили в одиночном карцере фашистские палачи в августе 1944 года, взвалив вину на англо-американцев, якобы т. Тельман погиб в период бомбежки. Это ложь и клевета.

Эрнста Тельмана уничтожили фашистские палачи сами. Но все равно, восстание проходило под девизом «Смерть фашистским палачам лагеря «Бухенвальд» за смерть Эрнста Тельмана, вождя и руководителя коммунистической партии Германии».

После освобождения лагеря самими заключенными, в комендатуре были найдены документы, т. к. фашисты не успели их спрятать или уничтожить. Был приказ Гитлера 11 апреля 1945 года концентрационный лагерь «Бухенвальд» подготовить к взрыву со всеми заключенными. Но зверский замысел фашистов не увенчался успехом.

Непосредственно (неразборчиво, – ред.) т. Эрнста Тельмана руководство подпольного комитета внутри лагеря и руководящий состав и члены комитета сумели своевременно совершить восстание и освободить не только советских заключенных, но и заключенных всего мира, причем заранее заготовив для этой цели оружие, которое на протяжении ряда лет заносили внутрь лагеря и собирали его.

Совершенное восстание в концентрационном лагере «Бухенвальд» 11 апреля 1945 года войдет в историю, т.к. фашистские палачи и сама фашистская власть не смогли сломить волю народа, хотя в этом лагере смерти свирепствовали чрезмерно зверские отношения к заключенным. Восстание совершилось. Фашисты уничтожены.

Но почивать на лаврах мы не имеем права. Хотя мы живем мирно, имеем много социалистических стран, которые идут с нами в ногу. Но американские, английские, китайские оголтелые маодзедунцы косо смотрят на нас – Советскую страну.

Америка нагло ведет захватническую войну во Вьетнаме. Но поздно или рано международный империализм постигнет крах, т.к. народы этих стран, так же, как и мы в концентрационном лагере смерти совершили восстание, так и они это должны сделать и империализм будет уничтожен на всем земном шаре.

«Он действительно отдавал людям всего себя». Воспоминания об узнике концлагеря Семене Семеновиче Мазурине