Мы продолжаем публикацию дневника бывшей журналистки козельской газеты «Вперед» Нины Георгиевны Соловьевой. Наша коллега прожила очень драматичную судьбу. Ее отец, боровский учитель Георгий Петрович Соловьев, 25 июля 1942 года был расстрелян за сотрудничество с фашистами (в 2003 году реабилитирован), а его жену с дочерью выслали в Сибирь. Так Соловьевы оказались в деревне Ермиловке Дзержинского района Красноярского края.Там будущая журналистка и начала писать этот дневник. Напомним, вторая часть, которую мы опубликовали в прошлом номере, рассказывала о переезде Нины в город Канск, где она намеревалась поступить в техникум. Однако, она еще не знала, что судьба ей подготовила совсем другой путь. И новые испытания.
15 августа, 1946 год (продолжение)
После обеда (толкалась все это время на базаре) пошла опять в техникум. Отдала все свои документы заместителю директора. Сидела там у них, в директорской, ждала прихода коменданта. Потом меня сам этот заместитель отвел в комнату девушек в общежитии. Девушки эти на последнем 3 курсе полеводного отделения, сдают государственные экзамены. Я записалась на строительный отдел. Пожила там, в Канске, всего четыре дня. Жить в техникуме без помощи нельзя. Купила на базаре штиблеты мужские с калошами за 194 рубля. Денег только на дорогу оставила 80 рублей. Прожила два дня голодом. Думаю, как жить? Правда с собой есть сухари, но на одних сухарях тоже недалеко уйдешь. Экзамены еще сдавать не начинали, все отлынивают, а мне жить нечем. Вот утром встала, пошла в столовую, съела их завтрак: рыбки с пальчик штучки четыре и с ложку капусты. Деньги только на дорогу. Решила не трогать – «железный паек». Живу голодом.
Думаю: пойду по адресам, может на мое счастье накормят.
Пошла, и кто ее знает, где находилась сестра ермиловской знакомой! По Московской улице, на самом-то конце. Шла, шла, а улица – что болото, да еще и дождик шел. Пробираешься возле домов, а по середке улицы грязь да кочки с травой.
Нашла все же.
До этого, забыла сказать, встретила на базаре Топольских: Марину Дорбеку, Соню Бураковскую и Мишу Мысленкова. Они уезжают на восток, пожелала им успеха в жизни.
Ну, пришла я к этой сестре, о том, о сем говорим. Вижу, мои мечты идут крахом, на подкормку даже надеяться нечего. Сижу, а живот уже голод перетерпел, а боль перешла в желудок, сидеть не могу, болит. Сижу и высиживаю. Пришел ее сын глухонемой. У сына жена тоже глухонемая и трое ребят, но не глухонемые.
Сидела на крыльце, вошла в избу. Сами хозяева заняты делами. Сижу, качаю их девочку. Сын дал 1/3 подсолнуха. Я рада, хоть маленечко поем семечек. А есть охота, что это, ведь с самого утра ничего не ела. Ходила на базаре с полотенцем, думала, продам и на эти деньги хоть в столовой поем. Но не вышло ничего.
Ну, сижу я у сестры до вечера, а пришла я к ней, только что обед прошел. Вижу, готовятся к ужину. Дрова колют, картошку чистят. Мечта об ужине: может, подфартит?
Уже темнота на улице. Как идти в техникум? До него, дай Бог умному добраться, поди около километров три. Ноги все истерла в своих сапожищах.
Затопили русскую печку. Поставили картошки. Я форменным образом набралась нахальства и сижу, дожидаюсь есть. Наконец-то дождалась великого счастья- вынули из печки горячие картошки. Поставили на стол. Я до того проголодалась, ну, думаю, все бы поела. Сижу без приглашения, конечно, стыдно руки протягивать, а руки-то, как на зло, так и тянутся. Они уже есть начали. Потом она говорит: «Ешь». Я с радостью схватила картошку. Наелась досыта, и картошку, и суп с мясом. Не столь я и есть уже хотела, перетерпела, сколько хотела спать. Устала, разомлела. Они мне постель постелили. А на дворе ночь. Легла и уснула как убитая. Утром рано проснулась, боюсь за чемодан. Пришла благополучно. Решила окончательно и твердо, что еду домой. Пошла обратно, взяла документы. Ох, как же не хотелось их отдавать завучу! Сначала был такой любезный, а потом, как я сказала: «Дайте документы обратно», так он: «Возьмите, товарищ Соловьева!». Переменился. Ждала, ждала коменданта сдать постельные принадлежности. Отдала. Пошла искать машину в Дзержинск.
Спрашиваю тасеевскую заезжую. Потом пошла сразу за мост. А мост отвратительный.
Во-первых, узенький, только проехать одному автомобилю. Если, например, встретятсяна мосту два автобуса, то один пятится раком назад, уступая ход другому. А по стороне специальной для пешеходов, идёшь, того гляди провалишься, дощечки жиденькие, а под низом сразу вода. Как больше Протвы. Еле дождались машину. Ехали в большой опасности. Шоферы пьяные, машина перегружена. Сидим, свесивши ноги за борт, все друг за друга держимся, смеемся, что умирать не страшно. Так и думали, переопрокинет где-нибудь. Доехали благополучно. Хотела в тот же день ехать с Борковскими ночью, но приехали наши ермиловские отгрузчики. Я переночевала, а утром поехала домой. В обед прибыли домой.
Сентябрь, 1946 год
Погода стояла больше все время пасмурная. С 8 сентября ударил мороз и все загубил. Весь быт надземный завял. Начали копать картошки. Думала я поехать числа 10 сентября, но маме одной убирать огород трудно. Картошки ничего. Только крот разоряет. Я отыскала его нору, там нашла более ведра картошек. Потом соседская кошка поймала самого паразита-крота. Он какой-то буро-коричневатый.
18 сентября, 1946 год
С огорода понемногу все убираем. Я все собираюсь ехать в Россию. Потому что наше положение невыгодное. Картошку самую хорошую вырыли. Этот год у нас всех овощей достаточно, кроме помидор. Перетаскиваем картошку к соседке Дуне Кузнецовой в подполье.
20 сентября, 1946 год
Вот сидим мы с мамой за столом (дело после обеда или обед), прибегает к окну Тамарка Молоканша, говорит: “Вам есть место в Дзержинск. Быстрее туда идите, мне говорила директора жена Анна Иванна”. Что такое, ничего не поняли путём. Мама сейчас же собирается и едет в Канарай. Я одна. Думаю, наверное, ночевать не приедет. На улице осенняя слякоть. Дожди и снег, под ногами незнамо что. Пошла под вечер к немцам Шауфлерам. А у меня в этот день чудо случилось. Когда мы копали с утра и дотемна, устанешь, спины не разогнуть. Руки болят! Все чёрные, не отмываются, потрескались. Солидолом каждый вечер мажем, да не помогает. Пальцы не согнуть. Целые ночи не спим. И кости- все больно. Ну что ж, это все время не до себя было. Я и не расчесывалась дня по 3-4. В конце концов, не расчесать мне никак волосы. Поставили мы в печь щелок. Вечером вымыла голову. Мама легла спать на кровать, а я волосы расчесывать на печку. Сидела-сидела, расчесывала-расчесывала, одну сторону ещё кое-как расчесала, ну а другую нет. Часа три так и сидела. На утро посмотрели – ну войлок и войлок, просто жутко даже. Тянут всю голову. Все утро расчесывала, нет возможности и все тут. Послала маму к Дуне за маслом. И с маслом расчесывала – никак и все тут. Пришла Дуня, говорит: “Нет, девка, ты их и не думай расчесывать, это тебе твой хозяин косы заплел”. (Это дедушка-соседушка, то есть домовой).”К хорошему это, к хорошему”. Да начала рассказывать всякие напасти про нашу избу, как в них скалками кидались, да те по углу лезли. Пришлось мне волосы отрезать. И удивительно, что и вторая сторона так-то закаталась. Пошла я к немцам, неохота одной вечером сидеть. Пришли я с Музой. Потом мама приходит. Муза ушла, рассказывает, что говорила по телефону с Козловым-зав.районом, назначает учительницей в Ботовскую школу. Но слыхать было плохо и ничего непонятно. Спрашивала у людей, где этот Ботов, говорят, что отсюда, от Ермиловки, километров 25. Расспрашиваем у людей, что и как за деревня, говорят, в тайге, в самой глуши. Мама разговаривала по телефону с Бортовым, с председателем колхоза. Лошадей обещались прислать в четверг.
Подготовка публикации: Анастасия Королева
Ваш комментарий будет первым